Контора размещалась во внешне невзрачном высотном здании, на входе в которое висели две таблички с очень длинными и абсолютно ложными названиями организаций, которых никогда не существовало в природе.
Чтобы воскреснуть в новом качестве, Алексей должен был формально умереть и пройти своего рода чистилище – тест на пригодность к работе. Он справился с этим тестом, он выдержал все испытания, но пока Алексей выполнял свое первое задание для Конторы, повредившаяся в уме вдова полковника Фоменко добилась ареста сестры и матери Алексея, а затем отправила в следственный изолятор наемного убийцу, чтобы поквитаться за мужа.
Поэтому день первого успеха Белова был и днем огромной потери. Вероятно, тогда он окончательно понял, что возврата к прошлой жизни не будет уже никогда. Алексея отделяли от родного города не только сотни километров, но и кровь сестры. Это был непреодолимый барьер.
И когда Директор смотрел на светловолосого молодого парня, который не знал, куда деть руки, и который задавал наивные вопросы – и который при этом мог убивать и мог быть неутомимым преследователем, – то Директор видел перед собой не просто человека, но человека Конторы.
– Все же интересно, – говорил Алексей. – Люди работают в Конторе, когда им тридцать, сорок... Ну, пятьдесят. Потом‑то они, наверное, уже не нужны. Они что, выходят на пенсию?
– Нет, мы их убиваем, – сказал Директор. – Чтобы не разболтали наших секретов, когда совсем впадут в маразм.
– А серьезно?
– Серьезно – у меня нет ответа на этот вопрос. Заходи лет через десять.
– То есть?
– Я самый старый человек в Конторе. Мне пятьдесят один. Я не знаю, что со мной будет через десять лет.
– То есть?
– Что?
– До вас... Я имею в виду, раньше... Что, никто не доживал до шестидесяти лет?
– Тебя это пугает?
– Вообще‑то нет.
– Ну и хорошо. В любом случае, тридцать лет в запасе у тебя еще есть. А это такая прорва времени, можешь мне поверить...
Алексей закивал, соглашаясь с Директором, а Директор в этот момент почему‑то вспомнил историю, рассказанную Бондареву Черным Маликом, – про девяносто второй год и про поездку в провинциальный российский город. Соседство жизнерадостной белобрысой физиономии и темного жестокого воспоминания пробудило в Директоре подспудную тревогу, словно в свое окно он увидел движущееся в сторону здания Конторы черное грозовое облако, накрывающее город огромной ладонью.
Позже, у себя дома, включив на разные каналы все пять телевизоров, которые играли роль рассеивателей тишины и покоя в его большой квартире. Директор проанализировал свои эмоции и понял: история Черного Малика была близка к истории Алексея, точнее, к истории его сестры. В обоих случаях речь шла о жестком и бессмысленном пренебрежении чужой жизнью, и в обоих случаях невинные умирали первыми и умирали страшно. Это походило на негласное неправильное правило, на котором держится мир.
Директор поправил фотографию жены на полке книжного шкафа и подумал, что сам‑то он в таком случае будет жить долго и тихо умрет во сне.
4
Алексей нашел Дюка в Комнате с окном. Так назывался большой полукруглый зал, во всю стену которого было нарисовано окно. Оно было совершенно как настоящее, как будто с рекламного плаката производителя пластиковых окон по немецкой технологии. За стеклами виднелось бледно‑голубое море, сливающееся на горизонте с небом, и Алексей поначалу подумал, что расписанная стена должна играть успокаивающую роль. Но потом он заметил деталь, которая сводила на нет всю эту морскую тишь и гладь. Одна из створок окна была закрыта неплотно, оставляя небольшую щель, и в этой щели не было никакого моря и никакого неба, там была абсолютная и убийственная в своем абсолюте чернота.
Таким образом, становилось ясно, что морской пейзаж – всего лишь иллюзия, обман, за которым кроется нечто неизвестное и пугающее.
Напротив окна стояли несколько кресел, и сейчас в одном из этих кресел сидел Дюк.
– Я был у Директора, – сказал Алексей, но Дюк никак не отреагировал. Он смотрел на рисунок.
Алексей выдержан паузу и сказал, глядя туда же, куда и Дюк:
– Да, красивая вещь...
– Что? – Дюк словно с неохотой пробудился ото сна.
– Красивая картина...
– Странно, мне в голову приходило много слов по поводу этой картины – но никогда «красивая». Неоднозначная, загадочная, пугающая – но не красивая. И вообще, – Дюк ослабил узел шелкового галстука и аккуратно сложил вчерашний номер «Таймс». – Зачем ты заговорил об этой картине?
– Ну...
– Стоп, дай я сам догадаюсь. Ты хотел выглядеть лучше, чем ты есть на самом деле.
– Это как?
– Тебе на самом деле нет никакого дела до этой картины, живопись тебе безразлична, но ты знаешь, что я, так сказать, интересуюсь этими вещами, и поэтому решаешь вползти мне в доверие с помощью своего глупого вопроса – красивая картина, не правда ли? Неправда.
– Я не хотел ничего подо...
– Нет‑нет, все нормально. С оперативной точки зрения ты рассуждаешь правильно, узнай круг интересов объекта и используй их, чтобы войти в доверие. Просто ты недостаточно глубоко изучил круг моих интересов, ты мало готовился...
– Зачем мне все это делать, втираться в доверие, если ты... если вы и так мой шеф, а никакой не объект...
– Леша, – мягко улыбнулся Дюк и вытянулся в кресле. – В чем смысл этой картины? Хотя бы приблизительно...
– Ну, сначала нам кажется, что за окном море, а потом оказывается, что там ничего нет.
– То есть?
– То есть первое впечатление обманчиво.
– Можно и так, а можно и по‑другому – то, что мы видим, и то, что есть на самом деле, – это разные вещи. Согласен?
– Ну...
– Тогда почему ты видишь перед собой шефа и не допускаешь мысли о том, что он может быть объектом?
Алексей почувствовал себя так, будто из‑под него выдернули кресло и он треснулся задом об пол. Причем было непонятно, за что с ним это проделали.
В словах Дюка было нечто темное и неправильное, нечто такое, что Алексей пока не мог понять. Ему и без того приходилось слишком много усваивать за последние месяцы.
Дюк понял инстинктивный испуг Алексея и успокаивающе похлопал его по плечу:
– Расслабься. Это просто слова. А это просто картина. А я просто твой шеф. Пока.
– Вообще мне казалось, что вы, типа, дремлете, – сказал Алексей, не обратив внимания на последнее слово Дюка. – И я хотел как‑то вас встряхнуть... А почему вообще в этой комнате оказалась картина? Больше нигде во всем здании других картин нет.
– Ты еще не видел всего здания, – задумчиво сказал Дюк. – Впрочем, я, наверное, тоже не видел всего здания. Но у меня еще будет такая возможность...
Он повернул голову в сторону приближающихся шагов.
– Или не будет, – негромко закончил он фразу.
В Комнату с окном вошел Монгол. Вообще‑то его звали Марат, и к Монголии он не имел никакого отношения, будучи обязан азиатскими чертами лица своей матери‑калмычке, но от старой клички отделаться было трудно.
– Привет, – сказал Алексей.
– Хм, – проговорил Дюк, сдвинув очки к переносице. – Это не просто Монгол, это уже целое монгольское нашествие...
Это было сказано по поводу двоих парней за спиной Монгола.