— Ерунда! Я был на концерте.
— Но никто вас там не видел.
— Я хожу на концерты слушать музыку, инспектор, а не для того, чтобы заводить глупые разговоры с едва знакомыми людьми и мешать им получать наслаждение своими просьбами высказывать мне такие же пустые банальности! — Джером презрительно смерил взглядом Питта как человека, который не слушает ничего лучше пьяных песен в пивной.
— И в этих ваших концертах не бывает антрактов? — тем же самым ледяным тоном спросил Питт. Обладая высоким ростом, он вынужден был смотреть на Джерома сверху вниз. — Это ведь вполне естественно, так?
— Инспектор, вы любите классическую музыку? — В голосе наставника прозвучало резкое язвительное недоверие. Возможно, порожденное стремлением защититься. Джером нападал на инспектора, на его ум, опыт, рассудительность. И это было вполне объяснимо; отчасти Питт даже сочувствовал ему. Однако в целом подобная высокомерная снисходительность больно его задела.
— Я люблю фортепианную музыку, исполненную хорошо, — ответил он, глядя Джерому в глаза. — И, бывает, мне нравится скрипка.
На какое-то мгновение между ними установилась родственная связь, приправленная удивлением; затем Джером отвел взгляд.
— Значит, вы ни с кем не разговаривали? — Питт вернулся к допросу, к неприглядной реальности настоящего.
— Ни с кем, — ответил Джером.
— Вы даже не делали замечаний по поводу выступления? — Томас легко мог в это поверить. Ну кто, прослушав прекрасную музыку, захочет обратиться к такому человеку, как Джером? Который мог только разбить волшебство, испортить горьким уксусом сладостное наслаждение. В его натуре не было мягкости или улыбки, не было даже тончайшего налета романтики. Почему ему вообще нравилась музыка? Неужели она исключительно ублажала его чувства, размеренным порядком и благозвучностью взывая к мозгу?
Томас вышел из камеры; у него за спиной с лязгом захлопнулась дверь, тяжелый засов скользнул на место, и тюремщик повернул в замке ключ.
Отправив констебля за личными вещами задержанного, Гилливрей и Питт провели остаток дня в поисках дополнительных улик.
— Я уже побеседовал с миссис Джером, — заявил Гилливрей веселым голосом, за который Питту захотелось его поколотить. — Она не знает, когда ее муж вернулся домой. У нее разболелась голова, и она не очень-то любит классическую музыку, особенно камерную, о которой, судя по всему, и шла речь в тот вечер. Программа концерта была напечатана заранее, и у Джерома она была. Миссис Джером предпочла остаться дома. Она легла спать и проспала до самого утра.
— Мне это уже сообщил мистер Этельстан, — язвительно заметил Питт. — Быть может, когда у вас в следующий раз появится подобная информация, вы также любезно поделитесь ею и со мной? — Инспектор тотчас же пожалел о том, что дал волю гневу. Не надо было показывать Гилливрею свои чувства. Нужно держаться с достоинством.
Гилливрей усмехнулся, и его извинение явилось абсолютным минимумом правил приличия.
Следователи потратили шесть часов, но так ничего и не обнаружили — ни доказательств виновности Джерома, ни свидетельств его невиновности.
Питт возвращался домой поздно, усталый и продрогший от холода. Начинался дождь, и порывы ветра гнали по сточной канаве старую газету. Инспектору хотелось поскорее оставить этот день позади, отгородиться от него закрытой дверью, посвятить вечер разговорам о чем-нибудь другом.
Инспектор надеялся, что его жена ни словом не обмолвится о деле.
Войдя в прихожую, Томас снял пальто и повесил его на вешалку, затем заметил, что дверь в гостиную приоткрыта и там горит свет. Неужели Эмили в такой поздний час у них в гостях? У Питта не было ни малейшего желания быть любезным и уж тем более удовлетворять дотошное любопытство своей свояченицы.
Он заколебался, гадая, нельзя ли будет как-нибудь уклониться от этого, но тут Шарлотта распахнула дверь настежь и стало уже слишком поздно.
— О, Томас, ты дома, — сказала она, хотя в этом не было никакой необходимости. Вероятно, она сделала это ради Эмили или того, кто к ней пришел. — А к тебе гость.
Питт опешил.
— Ко мне?
— Да. — Шарлотта отступила на шаг назад. — Миссис Джером.
По всему телу инспектора разлился леденящий холод. В привычную обстановку его дома вторглась пустая и предсказуемая трагедия. Но было уже слишком поздно уклоняться от нее. Чем быстрее он встретится лицом к лицу с этой женщиной, как можно тактичнее объяснит ей все обстоятельства дела и даст понять, что ничего не в силах сделать, тем скорее забудет все и окунется в свою личную жизнь, в вечер, наполненный теми умиротворенными, неотъемлемыми вещами, которые для него так важны: Шарлотта, дети, подробности прошедшего дня.
Питт прошел в гостиную.
Миссис Джером оказалась миниатюрной худенькой женщиной, одетой во все коричневое. Ее светлые волосы мягкими волнами обрамляли лицо, а глаза были широко раскрыты, отчего кожа казалась бледнее, чем на самом деле, почти прозрачной, словно можно было разглядеть под ней кровеносные сосуды. По ее виду безошибочно чувствовалось, что она плакала.
Это составляло худшую часть преступления: жертвы, для которых весь ужас еще только начинался. Эжени Джером предстояло совершить путешествие обратно к своим родителям, — и если ей повезет, они примут ее. В противном же случае ей придется взяться за любую работу, какую она только сможет найти, — швеей, работницей на фабрике, старьевщицей; возможно, она даже попадет в работный дом или от отчаяния пойдет торговать своим телом. Однако пока что миссис Джером еще не представляла всего этого. Вероятно, она все еще сражалась с самим сознанием того, что ее муж виновен, все еще цеплялась за веру в то, что все останется как прежде, что произошла ошибка — ошибка, которую можно исправить.
— Мистер Питт? — дрогнувшим голосом произнесла миниатюрная женщина, шагнув вперед. Питт был из полиции — для нее это была высшая власть.
Томас тщетно пытался подобрать какие-нибудь слова, которые смягчили бы правду. Ему хотелось только поскорее избавиться от этой женщины и забыть о расследовании — по крайней мере, до тех пор, пока он не будет вынужден завтра снова вернуться к нему.
— Миссис Джером, — начал Питт с единственного, что пришло ему в голову, — нам пришлось арестовать вашего мужа, но с ним все в порядке, он жив и невредим. Вам будет разрешено увидеться с ним — если вы захотите.
— Морис не убивал этого мальчишку. — На глазах миссис Джером навернулись слезы, и она заморгала, не отрывая взгляда от лица Питта. — Я понимаю… я понимаю, что в общении он непростой человек… — она собралась с духом, готовясь совершить предательство, — и многим он не нравится, но в нем нет зла. Он ни за что не злоупотребит оказанным ему доверием. Он человек чести!
Питт готов был в это поверить. Тот человек, кого он разглядел под благопристойной внешностью, нашел бы извращенное удовлетворение в собственном моральном превосходстве, почитая доверие, оказанное ему теми, кого он презирал, теми, кто, по совершенно другим причинам, также презирал его — если эти люди вообще хоть что-то о нем думали.
— Миссис Джером… — Ну как можно объяснить непреодолимую страсть, которая накатывается внезапно и сметает прочь все доводы рассудка, все тщательно составленные планы поведения? Как можно объяснить чувства, способные толкнуть здравомыслящего во всех остальных отношениях человека самому шагнуть навстречу собственному уничтожению? Эта женщина ровным счетом ничего не поймет и только ощутит невыносимую боль.