Деб посмотрела на идентификационный значок копа и произнесла:
— Коронелл, эта дама — свидетель?
— Да, — не поднимая глаз, ответил полицейский. — Это миссис Медина. Она сообщила в полицию.
Пожилая женщина отвернулась, и все то, что еще оставалось в ее желудке, вылилось на землю.
— А что это за собака? — приняв еще более суровый вид, спросила Дебора.
Коронелл издал какой-то лающий звук — нечто среднее между смехом и отрыжкой. Ничего членораздельного он так и не произнес.
Деборе это показалось явным перебором, и я не склонен был ее винить.
— Что, дьявол вас всех побери, здесь происходит?! — гаркнула она.
Коронелл наконец поднял голову и посмотрел на нас. Его лицо было похоже на неподвижную маску.
— Взгляните сами, — проговорил он ровным, без всякого выражения тоном и отвернулся.
Дебора намеревалась что-то сказать, но передумала. Вместо этого она посмотрела на меня и пожала плечами.
— Что же, мы действительно можем взглянуть, — промолвил я, надеясь, что ничем не выдал своего нетерпения.
На самом деле мне очень хотелось посмотреть на то, что вызвало у закаленных копов Майами столь необычную реакцию. Сержант Доукс мог с успехом лишить меня возможности вершить дела, но он был не в силах помешать мне наслаждаться творчеством других мастеров. В конце концов, моя работа включает в себя и осмотр трупов, а от своего труда каждый должен получать удовольствие. Разве не так?
Дебора же, напротив, демонстрировала столь несвойственную для нее нерешительность. Она обернулась и посмотрела на машину, в которой все еще сидел коп, спрятав лицо в ладонях. Затем Деб перевела взгляд на Коронелла и пожилую женщину, а после уставилась на входную дверь маленького дома. Выдержав паузу, она набрала полную грудь воздуха, резко выдохнула и произнесла:
— О'кей. Пойдем взглянем.
Дебора не сдвинулась с места, и я, проскользнув мимо нее, толчком распахнул дверь.
В главной комнате дома царил сумрак — жалюзи опущены, а шторы задернуты. В этой, с позволения сказать, гостиной стояло лишь одно кресло, которое, судя по его виду, было приобретено у старьевщика. На кресле чехол — такой грязный, что установить его первоначальный цвет невозможно. Кресло находилось перед складным фанерным столом со стоящим на нем маленьким телевизором. Больше в комнате ничего не было. Из-под двери на противоположной от входа стене пробивалась полоска света и доносился вой в стиле йодль. Я направился в глубину дома.
Животные меня не любят, и это доказывает, что они гораздо умнее, чем мы думаем. Они, похоже, чувствуют, что я собой представляю, и выражают свое неодобрение. Порой это делается в демонстративной форме. Поэтому я не очень жаждал свидания с собакой, настроение которой было уже испорчено. Но я все же осторожно шагнул через порог, произнеся с надеждой в голосе:
— Собачка… Хорошая…
Судя по вою, мне предстояла встреча не с хорошей собачкой, а с питбулем, мозги которого сдвинулись под воздействием бешенства. Но я всегда стараюсь делать хорошую мину при плохой игре, будь это даже рандеву с одним из наших четвероногих друзей. В общем, я приблизился к двери, изобразив на физиономии бесконечную доброту и беспредельную любовь ко всему животному миру. Скорее всего за дверью находилась кухня.
Коснувшись открывающейся в обе стороны двери, я ощутил легкую и чуть тревожную вибрацию Темного Пассажира. В чем дело? — поинтересовался я, но ответа не последовало. Я закрыл глаза, но страница осталась чистой; на внутренней стороне моих век не появилось никакого тайного послания. Я пожал плечами, толкнул дверь и вступил в кухню.
Верхнюю половину кухни покрывала давно выцветшая и изрядно засаленная желтая краска, а нижнюю украшала белая с синими полосами кафельная плитка.
В углу стоял небольшой холодильник, а на кухонной стойке располагалась электрическая плитка. Пальмовый жук, промчавшись по стойке, нырнул за холодильник. Единственное окно кухни было заколочено фанерой, и помещение освещала свисающая с потолка электрическая лампочка без абажура.
Под лампочкой стоял большой тяжелый деревянный стол старинной работы. Ножки стола имели квадратное сечение, а столешница отделана фаянсом. На стене висело огромное зеркало под углом, позволявшим видеть все, что лежало на столе. И в зеркале в данный момент отражалось… мм…
Полагаю, что находящееся на столе существо начало свою жизнь как человек. Вероятно, как мужчина южноамериканского происхождения. В том состоянии, в котором он находился, определить это было довольно трудно, даже для меня. Однако несмотря на изумление, я не мог не восхититься тщательностью работы и той аккуратностью, с которой ее провели. Подобной работе позавидовал бы даже хирург, хотя вряд ли какой-либо хирург мог оправдать перед организацией медицинского обеспечения необходимость подобной операции.
Я, например, никогда не додумался бы до того, чтобы удалить губы и срезать веки. Несмотря на то что я вполне обоснованно горжусь тонкостью своей работы, не сумел бы сделать этого, не повредив глаз. Сейчас же взгляд глаз, которые не могли ни закрыться, ни даже мигнуть, бешено мечась из стороны в сторону, постоянно возвращался к зеркалу. Я не знал, как это делалось, но у меня складывалось ощущение, будто глаза обрабатывались последними, намного позже того, как были аккуратно удалены нос и уши. Однако не мог решить, как поступил бы я. Я никогда не знал, когда лучше заняться лицом: после того, как удалены руки, ноги и гениталии, или же — до того. Выбор трудный, но, судя по результату, в данном случае все было совершенно правильно. Здесь работал специалист, не страдавший от недостатка практики. Увидев хорошо препарированное тело, мы часто говорим: «Хирургическая работа». Но в данном случае действовал настоящий хирург. Кровотечение полностью отсутствовало. Исключением не был даже рот, хотя губы и язык были изъяты. Удалены даже зубы, и подобной тщательностью невозможно не восхищаться. Каждый разрез профессионально закрыт. К каждому плечу, или, вернее, к тем местам, откуда раньше свисали руки, прикреплены клейкой медицинской лентой белые марлевые тампоны. Многие порезы уже зажили, как бывает только в самых лучших больницах.
С тела срезано все. Абсолютно все. Ничего не осталось, кроме голой, лишенной всяких человеческих черт головы, прикрепленной к торсу. Я не мог представить, как это можно было осуществить, не убив объекта. Причины, побудившие кого-то осуществить подобного рода операцию, лежали за пределами моего понимания. Такая жестокость позволяла задать вопрос: является ли наша Вселенная действительно хорошим местом? Прошу простить, если эти слова в устах Декстера Мертвая Голова звучат лицемерно. Прекрасно знаю, что я такое, знаю результаты своих поступков, но это было совсем не то, что я сейчас видел перед собой. Я совершал только то, что Темный Пассажир считал необходимым, и имел дело лишь с теми, кто действительно того заслуживал. В результате моей деятельности всегда наступала смерть, что, по мнению лежащего на столе существа, могло быть и не плохим исходом.
Но подобное… Провести неспешное препарирование и оставить жертву в живых перед зеркалом… Я чувствовал, как в глубинах моего существа зарождается и постепенно разрастается черное изумление, и Темный Пассажир впервые стал ощущать себя фигурой менее значительной.
То, что находилось на столе, судя по всему, не заметило моего появления и продолжало издавать звуки, свойственные собаке, страдающей психическим расстройством. Одна страшная, чуть колеблющаяся нота повторялась снова и снова.
За моей спиной возникла Дебора.
— Боже мой, — прошептала она. — Что это?
— Не знаю, — ответил я.