Мы живем в вечном страхе из-за соседей. Одну из комнат первого этажа мы обставили как ресторан, и там каждый играет свою роль. Через какое-то время, когда клиенты начинают чувствовать себя уверенно, мы ведем их в настоящий ресторан. Не в этот, разумеется, но не в такие уж захудалые места, а там нам предоставляют специальные цены. Платят, конечно, сами клиенты. У нас довольно хорошо получается, бизнес растет, но нам нужен еще один дом или хотя бы квартира. Джереми недоволен, что ему приходится практически отдавать весь свой первый этаж под это дело, надоело, что все эти чужаки появляются у него в доме, когда он собирается позвать друзей. Да еще наш офис. Ему пришлось приспособить под офис одну из спален. Из-за дома Джереми получает три четверти дохода, но, как я понимаю, он считает, что пора бы мне платить свою долю за помещение. И мы, разумеется, не можем воспользоваться моей квартирой — ты же знаешь, какая она. Вряд ли подходящая атмосфера для наших занятий. Да и вообще неизвестно, как долго я там смогу оставаться. Хозяин все чаще досаждает мне по поводу арендной платы. Как только мы обзаведемся отдельным адресом, мы развернемся вовсю. Так что ты об этом думаешь, Рода? Тебе это интересно?
— Мне интересно про это слушать. Но неинтересно расставаться с деньгами. Однако ваше дело может оказаться успешным. Оно разумнее всех твоих предыдущих увлечений. В любом случае — желаю успеха.
— Значит, твой ответ — нет?
— Мой ответ — нет. — И, поддавшись порыву, она вдруг добавила: — Придется тебе дожидаться моего завещания. Я предпочитаю заниматься благотворительностью после смерти. Гораздо легче размышлять о том, чтобы расстаться с деньгами, когда ты сама уже не сможешь ими воспользоваться.
Рода завещала Робину двадцать тысяч фунтов — недостаточно, чтобы финансировать какой-нибудь его особенно экстравагантный проект, но достаточно, чтобы облегчение от того, что ему вообще что-то оставили, пересилило разочарование из-за размера завещанной суммы. Она с удовольствием наблюдала за его лицом. И ощутила легкое сожаление, слишком похожее на стыд, чтобы чувствовать себя комфортно, оттого что нарочно спровоцировала и теперь наслаждается — сначала краской удивления и радости, залившей его лицо, огоньком алчности во взгляде, а потом быстрым возвращением в реальность. Зачем ей понадобилось подтверждение того, что она и так о нем знала?
— Ты определенно решила оперироваться в Шеверелл-Маноре, а не в больнице Святой Анджелы, воспользовавшись одним из частных мест Чандлера-Пауэлла? — спросил Робин.
— Я предпочитаю оперироваться не в Лондоне, а там, где есть больше возможностей побыть в покое и уединении. Двадцать седьмого я собираюсь нанести туда предварительный визит. Очевидно, это всегда предлагается. Чандлер-Пауэлл любит, чтобы его пациенты ознакомились с тем местом, где он будет их оперировать.
— И деньги он тоже любит.
— Ты тоже их любишь, Робин, так что не придирайся.
Не поднимая глаз от тарелки, Робин проговорил:
— Я предполагаю заехать в Манор, пока ты там будешь. Мне подумалось, тебе будет приятно посплетничать. Период выздоровления — ужасно скучное время.
— Нет, Робин, мне не будет приятно посплетничать. Я зарезервировала место в Маноре именно потому, что хочу, чтобы меня оставили в покое. Я полагаю, персонал клиники сможет позаботиться, чтобы меня не беспокоили. Разве не в этом главная цель такого заведения?
— Ну, это как-то недоброжелательно с твоей стороны, если учесть, что именно я рекомендовал тебе Манор. Разве ты поехала бы туда, если бы не я?
— Поскольку ты не врач и сам никогда не подвергался пластическим операциям, я не вполне уверена, что твоя рекомендация многого стоит. Ты время от времени упоминал Манор в разговорах, только и всего. Я еще до этого слышала о Джордже Чандлере-Пауэлле.
Я еще до этого слышала о Джордже Чандлере-Пауэлле. И раз он признан одним из шести лучших пластических хирургов в Англии, а возможно, и в Европе, а косметическая хирургия становится столь же модной, как фермы здоровья, то чего же удивляться. Я посмотрела, что о нем пишут, сравнила его результаты с результатами других, посоветовалась с экспертами и остановила свой выбор на нем. Но ты не говорил мне, что именно связывает тебя с Шеверелл-Манором. Мне лучше бы знать об этом, не то вдруг я небрежно упомяну, что знакома с тобой, и буду встречена ледяными взглядами, да еще и отправлена в самую захудалую палату.
— Такое вполне может случиться. Я не могу сказать, что меня встречают там как желанного гостя. На самом деле я останавливаюсь не в доме — это было бы слишком и для них, и для меня. Там есть коттедж для приезжающих, «Розовый коттедж», я обычно в нем поселяюсь. И я должен платить за пребывание, что, на мой взгляд, уже выходит за всякие рамки. Они даже еду мне не присылают. Летом мне обычно места не достается, но вряд ли они могут в декабре заявить, что коттедж занят.
— Ты говорил, что ты вроде бы чей-то родственник?
— Не Чандлера-Пауэлла, другого хирурга, его ассистента. Маркус Уэстхолл — мой кузен. Он ассистирует при операциях и наблюдает пациентов, когда Великий Джордж в Лондоне. Маркус живет в другом коттедже, вместе со своей сестрой, ее зовут Кэндаси. Она никакого отношения к пациентам не имеет, помогает в офисе. Я — их единственный живущий на свете родственник. Можно было бы подумать, это для них хоть что-нибудь да значит.
— Но это не так?
— Лучше я расскажу тебе кое-что из семейной истории, если это тебе не наскучит. История давняя-предавняя. Я попробую рассказать ее вкратце. Она, разумеется, про деньги.
— Обычно так и бывает.
— Это печальный-препечальный рассказ о несчастном мальчике-сироте, выброшенном без гроша в жестокий мир. Мне жаль сейчас надрывать тебе сердце — не хотелось бы, чтобы твои соленые слезы пролились на это нежное суфле из краба.
— Я готова пойти на риск. Полезно будет узнать хоть что-то о Маноре до того, как я туда отправлюсь.
— А я-то задавался вопросом — что кроется за этим приглашением на ленч? Если ты хочешь явиться туда во всеоружии, ты обратилась как раз к нужному тебе человеку. Вполне стоит потратиться на хорошую еду.
Говорил он беззлобно, но на губах его играла довольная улыбка. Рода напомнила себе, что нужно быть осторожной, не следует его недооценивать. Робин никогда раньше не говорил с ней об истории своей семьи, не рассказывал о своем прошлом. Для человека, с такой готовностью делившегося с ней мельчайшими подробностями своего каждодневного существования, своими небольшими победами и более обычными поражениями, о которых он всегда повествовал с юмором, он был необычайно сдержан в том, что касалось ранних лет его жизни. Рода подозревала, что в детстве Робин, вероятно, был глубоко несчастлив и что ранняя травма, от какой никто никогда полностью не может оправиться, скорее всего и лежит в основе его неустойчивости, неуверенности в себе. Поскольку у нее не было намерения отвечать взаимностью на его откровенность, она не испытывала особого желания исследовать перипетии его жизни. Но некоторые сведения о Шеверелл-Маноре ей было бы полезно узнать заранее. Она приедет туда пациенткой: с ее точки зрения, это подразумевало некоторую уязвимость, а также физическую и эмоциональную подчиненность. Явиться туда неинформированной означало бы сразу же поставить себя в неблагоприятное положение. И она сказала:
— Расскажи мне про своих родственников.
— Они хорошо обеспечены, во всяком случае, по моим меркам, а скоро станут очень богаты — вообще по любым меркам. Их отец, мой дядя Перегрин, умер девять месяцев назад и оставил им на двоих около восьми миллионов.