Поднялся ветер; его неожиданные порывы вымывали из души женщины дневной оптимизм. Талли с усилием двигалась вдоль восточной стороны дома, и ей хотелось, чтобы в коттедже горели огни. С появлением Мюрел она приучила себя к экономии. Обогрев и освещение у коттеджа были отдельными, ей не предъявлялось никаких претензий, но Талли знала, что счета тщательно изучаются. И Мюрел была, конечно же, права: деньги сейчас надо беречь как никогда. И все же, приближаясь к темной массе коттеджа, Талли хотела, чтобы сквозь шторы в гостиной был виден свет. Она понимала: это пока что ее дом — и ей стало спокойнее. У двери она задержалась и через раскинувшийся Хит оглянулась на далекий блеск лондонских огней. Даже с приходом темноты, когда Хит превращался в чернеющую под ночным небом пустоту, он все равно оставался ее любимым, родным местом.
В кустах раздался шорох, и появился Кот. Ничем не выдавая ни привязанности, ни хотя бы узнавания, он прошествовал по дорожке и уселся, ожидая, пока откроют дверь.
Кот был ничейным. Даже Талли признавала, что вряд ли кто-нибудь добровольно захотел бы такое завести. Она никогда не видела кота больше этого. Он был на редкость рыжим, на его плоской квадратной морде один глаз располагался чуть ниже, чем надо, на коротеньких толстых лапках — огромные когти. О существовании хвоста кот, казалось, и не подозревал, так как пользовался им лишь иногда, выражая большей частью неудовольствие. Он появился прошлой зимой, придя из Хита, и два дня просидел под дверью, пока Талли не вынесла ему блюдце с кошачьей едой, — возможно, поступив несколько опрометчиво. Кот в несколько глотков с этим справился, прокрался через открытую дверь в гостиную и захватил кресло у камина. Работавший в тот день Райан стоял у двери и с опаской поглядывал на пришельца.
— Заходи, Райан. Он не собирается на тебя нападать. Это всего лишь кот, и он не виноват, что так выглядит.
— Он такой большой. Как вы его собираетесь назвать?
— Я пока над этим не думала. Рыжий или Мармелад — слишком очевидно. Ладно, он ведь может и уйти.
— Судя по его виду, он уходить не собирается… Рыжие, не рыжие — все они коты. Можете так его и назвать: Кот.
И он стал Котом.
В течение нескольких недель Кота перевидали все — и Дюпейны, и персонал. Восторга он не вызвал ни у кого. В голосе Маркуса Дюпейна слышалось явное неудовольствие: «Ошейник отсутствует. Значит, никого он особенно не интересует. Вы могли бы дать объявление, но не исключено, что владелец только рад его уходу. Талли, если вы решите его оставить, старайтесь следить, чтобы он не забирался в музей».
Миссис Фарадей поглядела на Кота с неодобрением, свойственным всем садовникам, сказав только, что хорошо бы не пускать его на здешнюю лужайку, только вряд ли это возможно. Миссис Стрикленд воскликнула: «Какой же он уродливый, бедняжка! Не милосерднее было бы его усыпить? Думаю, вам не следует его подкармливать, Талли. У него могут быть блохи. Не подпускайте его к библиотеке, ладно? У меня аллергия на шерсть».
Талли не ждала от Мюрел сочувствия — и не ошиблась: «Вы бы приглядывали, чтоб он не лез в музей. Мисс Кэролайн будет этим недовольна, а у меня и без него дел полно. Надеюсь, вы не собираетесь делать для него лазейку в двери? Следующему жильцу это, возможно, не понравится».
Судя по всему, не заметил пришельца только Невил Дюпейн. К Коту быстро привыкли. Талли кормила его, как только вставала, и тот сразу исчезал. Иногда он появлялся в конце дня и в ожидании второй кормежки садился у двери. Потом исчезал до девяти вечера. Попросившись внутрь, он мог стать поснисходительнее и чуть-чуть посидеть у Талли на коленях, а после занимал привычное кресло. Перед тем как лечь, Талли выпускала его на ночь.
Открывая банку любимых консервов Кота, она вдруг почувствовала, что рада его видеть. Кормление Кота было частью ее повседневных забот, и теперь, в этой неопределенности, от повседневного исходила уютная уверенность, что все вернулось на круги своя, какое-то чувство защищенности от пертурбаций.
Кормление Кота было частью ее повседневных забот, и теперь, в этой неопределенности, от повседневного исходила уютная уверенность, что все вернулось на круги своя, какое-то чувство защищенности от пертурбаций. От грядущего вечера она ждала того же. Вскоре Талли отбудет на вечерние занятия, посвященные георгианской архитектуре в Лондоне. Они проходили в местной школе, по пятницам, в шесть часов вечера. Каждую неделю, ровно в половине шестого, Талли ехала туда на велосипеде. Она обычно добиралась раньше времени, так что успевала выпить чашку кофе с бутербродом — среди шумного равнодушия столовой.
В семнадцать тридцать, в блаженном неведении насчет, грядущих ужасов Талли погасила свет, заперла дверь коттеджа, выкатила из сарая велосипед, включила, поправив, фару и, энергично крутя педали, выехала на дорожку.
Книга вторая
Первая жертва
Пятница, 1 ноября — вторник, 5 ноября
1
Аккуратная записка на двери комнаты номер пять подтвердила опасения, появившиеся у Талли при виде пустого коридора: занятия отменили. Сообщалось, что миссис Мэйбрук заболела, но выражалась надежда, что к следующей пятнице она выздоровеет. Сегодня вечером мистер Полард будет рад видеть всех студентов у себя, на занятиях по теме «Джон Раскин и Венеция». В шесть часов вечера, класс номер шесть. Талли не чувствовала себя готовой к встрече с незнакомыми предметом, лектором и студентами. Даже на час. Это оказалось последним и не самым значительным разочарованием сегодняшнего дня, начавшегося столь многообещающе, с выглядывающим то и дело солнцем, с надеждой на благополучный исход, крепнущей во время этих просветлений, — и изменившегося с наступлением темноты. Порывы ветра становились все сильнее, звезд на небе почти не было, и возникало чувство, что будущее не сулит ничего хорошего. А тут еще эта безрезультатная поездка. Талли вернулась в пустой велосипедный сарай и отперла замок, фиксирующий переднее колесо. Пора возвращаться в знакомый уют коттеджа, к книге или видеокассете, к ненавязчивой, хотя и небескорыстной дружбе Кота.
Впервые дорога казалась ей столь утомительной. И не только потому, что пронзительный ветер застал ее врасплох. Ноги отяжелели, велосипед стал обузой, отбирающей все силы. Талли почувствовала облегчение, когда, пропустив небольшую вереницу машин, движущуюся по Спаньердз-роуд, она пересекла ее и начала спускаться. На этот раз спуску не было конца. Темнота за неясным светом фонарей казалась почти осязаемой. Талли задыхалась. Она пригнулась к рулю, вглядываясь в круг от велосипедного фонаря на асфальте, который покачивался, словно блуждающий огонек. Никогда прежде тьма не казалась ей столь пугающей. Для нее стало привычным каждый вечер ходить через свой маленький сад на окраину Хита, смаковать земляной запах почвы и растений, усиленный темнотой, и смотреть на дрожащие вдалеке лондонские огни, свет которых был куда грубее света мириад крошечных точек на небосклоне. Но сегодня она больше никуда не пойдет.
За последним поворотом показался дом; в смятении и ужасе Талли резко затормозила. Вид, запах, звук смешались воедино, сердце подпрыгнуло и заколотилось, будто бы оно сейчас взорвется и разорвет ее на части. По левую сторону от музея что-то горело — то ли сарай, то ли гараж. И тут мир на несколько секунд распался. Ей навстречу неслась большая машина и слепила ее фарами. Талли оказалась прямо перед ней, не успев сдвинуться с места или хотя бы подумать. Инстинктивно сжав руль, она почувствовала сотрясение от удара. Велосипед вывернулся, ее подняло в воздух — свет, звук, искореженный металл — и швырнуло в придорожную траву; велосипедные колеса продолжали вращаться. Талли, оглушенная, не понимающая толком, что происходит, несколько секунд лежала не шевелясь. Даже мысли были парализованы. Придя в себя, женщина попыталась поднять велосипед. Она с удивлением обнаружила, что ей это по силам, что руки и ноги ее слушаются.