Все путем. Здорово, Дин.
– Салют, чувак.
– Ты ради этого приехал? – Эш кивнула на серый гранит приземистых крематорских построек. Ее длинные желтовато-коричневые волосы были собраны в узел на затылке; угловатое волевое лицо, на котором господствовали орлиный нос и большие очки с круглыми линзами, казалось озабоченным и печальным. Мы с Эш – сверстники, но при ней я всегда почему-то чувствовал себя моложе.
– Ага. В понедельник – обратно в Глазго.– Я опустил взгляд.– Ух ты! Эш, я тебя в юбке еще ни разу не видел.
Эш всегда носила джинсы. Мы с ней дружили, сколько себя помнили, на одном ковре в одни игрушки играли, но чтобы она ходила в чем-нибудь кроме джинсов – не припомню, хоть убейте. Ведь ноги у нее в порядке, сейчас вполне симпатичные икры выглядывают из-под черной миди-юбки. На Эшли большая тужурка морского фасона с завернутыми обшлагами и черные перчатки; благодаря средней высоты каблукам она теперь одного роста со мной.
– Короткая у тебя память, Прентис,– улыбнулась Эш.– Школу помнишь?
– Школу? Ага,– кивнул я, глядя на ее ножки.– А кроме школы —ни разу.—Я пожал плечами и осторожно улыбнулся.
В средней школе я был несносным ребенком и был им долго, с первого дня обучения до конца четвертого класса. И самое яркое воспоминание, связанное с Эш,– как мы с ее двумя братьями устроили засаду и забросали снежками ее с сестрой и их мальчиков, когда в сумерках они возвращались из школы домой. Чей-то снежок сломал длинный острый нос Эшли. Я подозревал, это мой грех,– подозревал по той лишь причине, что вроде бы никто больше не улучшал баллистические качества снежков увесистыми камешками.
Нос ей, конечно, поправили, и по окончании школы мы даже подружились.
Эш чуть нахмурилась, ее серые глаза, слегка увеличенные линзами, смотрели в мои.
– Мне очень жаль, что бабушки Марго больше нет. Всем нам жаль.– Она резко обернулась к брату, закуривавшему позади нее «регал».
Он кивнул. На нем были темные джинсы и темно-синее пальто «кромби», видавшее как будто лучшие десятилетия.
Я не знал, что и сказать.
– Мне будет не хватать ее,– произнес я будничным тоном. С тех пор как узнал, что бабушка умерла, старался об этом не думать.
– Прентис, это че, сердце? – поинтересовался Дин, выпустив клуб дыма.
– Нет,– ответил я.– Она с лестницы упала.
– Так это же вроде было в прошлом году? – проговорила Эш.
– В прошлом году она падала с дерева. А в этот раз чистила водосточные желоба. Лестница поехала, и бабушка провалилась через крышу оранжереи. До больницы не довезли – говорят, шок от кровопотери.
– Ах, Прентис, я тебе так сочувствую.– Эш погладила меня по руке.
Дин озабоченно покачал головой:
– А я думал – сердце.
– Был у нее инфаркт,—кивнул я.—Лет пять назад. Ей поставили электрокардиостимулятор.
– А может, она на лестницу залезла, тут и случился инфаркт? – предположил Дин.
Эш пнула его в голень.
– У-у-ы! – взвыл он.
– Извините, ваша чувствительность,– сказала Эш.– Но я повторю: мы правда очень соболезнуем. Прентис,– оглянулась она,– я не вижу Льюиса. Он что, не смог приехать?
– Он в Австралии,– вздохнул я.– Все шутки шутит.
– А-а,– кивнула Эш и улыбнулась краем рта.– Какая жалость.
– Для австралийцев – пожалуй,– сказал я. Лицо Эш сделалось печальным, даже жалостливым:
– Ах, Прентис…
Дин пихнул сестру в спину рукой – не той, что тер свой подбородок.
– Слышь, так че там с тем чуваком, ну, с которым в Берлине столкнулась в джакузи? Обещала же рассказать.
– А, да…– Эш перестала хмуро смотреть на брата и стала хмуро смотреть на меня. Она глубоко вдохнула, медленно выпустила воздух из легких: – Скажи-ка, Прентис, как ты насчет кружечку пропустить?
– Да неплохо бы, пожалуй,– ответил я.– Но нас вроде в замок звали помянуть.– Я пожал плечами: – Сегодня вечером?
– Договорились,– кивнула Эш.
– Джакузи? – Я взглянул на Дина, затем на Эш.– Берлин?
Дин ухмыльнулся и кивнул.
– Ладно, Прентис,– сказала Эш,– увидимся. И я тебе расскажу одну историю, грязную, но потрясную. К восьми в «Якобите», годится?
– В самый раз,– кивнул я и, подавшись вперед, легонько толкнул ее.– Что за джакузи?
Я заметил новое выражение на лице Дина, услышал новый звук, затем увидел, как взгляд Эшли сместился с моего лица: теперь она смотрела куда-то мне за спину, над левым плечом. Я медленно повернулся.
С визгом тормозов к крематорию подъезжал автомобиль; палая листва кружилась за ним в воздухе. Это был зеленый «ровер», и шел он на добрых шестидесяти. Должно быть, раза в три перекрыл последний рекорд скорости, поставленный на этой территории. И двигалась машина курсом примерно на нас, и расстояние, пригодное для безопасного торможения, быстро сходило на нет.
– Это не доктора ли Хайфа тачка? – спрашивал Дин, пока Эш хватала меня за рукав и тащила назад.
«Ровер» перестал выть двигателем, клюнул носом и затряс задом; протекторы его шин пытались вгрызться во влажный асфальт.
– А я думал, у него «орион»,– пробормотал я, давая Эшли оттащить меня, заодно с Дином, мимо зада машины дяди Хеймиша на траву. Вся толпа возле крематория теперь смотрела, как зеленый «216-й» скользит в считанных сантиметрах от лобового столкновения с эрвилловской «бентли» восьмой модели. Покрышки наконец зацепились за асфальт. Доктор Файф – и правда, это был он – соскочил с водительского сиденья. Все такой же маленький, толстый и усатый, только сегодня физиономия красная и вытаращены глаза.
– Стойте! – завопил он, хлопая дверцей машины и со всех своих коротеньких ножек устремляясь к входу в часовню.– Стойте! – выкрикнул он снова, уже, пожалуй, без необходимости, потому что все, чем бы они ни занимались, замерли, когда завизжала тормозами машина.– Остановитесь!
Готов поклясться, что я услышал в этот момент приглушенный треск, но никто мне не верит. Вот тогда это, наверное, и произошло.
Чуткие гробовщики из корпорации «Галланахский крематорий» обычно сжигают тела по ночам, дабы видом дыма не усугублять горе и без того скорбящих родственников. Но бабушка Марго в завещании потребовала незамедлительной кремации, каковая и происходила в те минуты, когда подъехал доктор Файф.
– Ай! – воскликнул доктор у самой двери, где его должен был перехватить встревоженный служитель.—Ай!—повторил он и повалился, сначала в объятия служителя, а затем на землю. Несколько секунд простоял на коленях, затем развернулся и сел на зад, вонзая короткие пальцы в пухлую грудь и глядя на гранитные плиты мостовой перед часовней. А потом уплотнившаяся и притихшая в растерянности толпа услышала от него:
– Дорогие друзья, прошу извинить, но у меня, кажется, коронарный тромбоз…
И с этими словами доктор Файф завалился на спину. Несколько мгновений ничего не происходило. Потом Дин Уотт пихнул меня рукой, в которой держал «регал», и тихо молвил:
– А, че, прикольно.
– Дин! – цыкнула на него Эшли.