Вот какие события случились 6 августа. В 1945 году полковник Пол Тиббетс за штурвалом особого Б‑29, названного в честь его матери «Энола Гэй», сбросил атомную бомбу – «Малыша» – на город Хиросиму (бомба, которую сбросили на Нагасаки, называлась «Толстяк»; и она была плутониевой).
Поскольку обе чертовски хорошо выполнили свое предназначение, о деталях можно забыть, а поскольку вторая бомба была сброшена 9 августа, это не имело значения, по крайней мере, не теперь и не для наших целей. Моя дочь Сара родилась 6 августа. Господи, я до сих пор помню, как наблюдал за появлением ее макушки, уже тогда покрытой рыжими кудрями, и именно в тот миг понял, в чем заключается смысл жизни. Надо ей позвонить.
Я шел в нью‑хейвенский хоспис Святой Марии к Тайрону Брайсону. До сегодняшнего дня я никогда не слышал о Тайроне Брайсоне, и, судя по тому, что узнал от сестры‑монахини, нам отпущено мало времени на то, чтобы подружиться. По‑видимому, мистер Брайсон принял близко к сердцу миссию Святой Марии и стремился изо всех сил освободить койку для следующего бедняги, чтобы тот почил в мире.
Напрасно я несколько раз пытался убедить сестру, что даже Председателя Мао знал чуть лучше Тайрона Брайсона. Того‑то я по крайней мере видел по телевизору, а вот видел ли Брайсона по телику – не могу припомнить. Ну, только если он заменял какую‑нибудь звезду шоу в летнее время. Сестру это не рассмешило, она объяснила, что мистер Брайсон уже сказал ей, что он со мной никогда не встречался. Я спросил, нельзя ли уладить все по телефону, но сестра ответила, что не получится по двум причинам: Брайсон с огромным трудом говорит шепотом, но она думает, что, даже если бы он мог голосить, как Паваротти в душе, то и тогда настаивал бы на личном свидании.
Когда я довел до сведения монахини, что даже мои родственники, не говоря уж о посторонних, не имеют права давить на меня, она взорвалась:
– Господи, мистер Прейгер, он умирает! Неужели в вас нет и капли милосердия? – Она помолчала – достаточно долго, чтобы я проникся чувством вины, – и продолжила: – А кроме того, у него есть газетная вырезка и истертый клочок бумаги с вашим именем и неразборчивым номером телефона…
– Какая вырезка?
– Она совсем истерлась, поэтому я думаю, что она старая. Он показал мне ее только после того, как я объяснила, что вы, возможно, не захотите приехать к совсем незна…
– Хорошо, сестра, – оборвал я ее. – Что там, в этой вырезке?
– Пропавший человек, Патрик…
– Малоуни.
– Да, верно! – На сестру это произвело впечатление.
– Сегодня во второй половине дня, раньше не смогу, – как бы со стороны услышал я свой голос. Я думал, она объяснит мне дорогу. Не уверен, что еще я ей сказал. Помню только, что повесил трубку.
Единственное, чего я не помню, в каком иннинге это случилось. Может, в пятом, почему‑то пятый кажется правильным. Но, независимо от номера иннинга, это должна была быть нижняя половина, потому что Рей Беррис был на горке в команде «Кабс», а Ленни Рэндл – известный тем, что вышиб мозги своему бывшему менеджеру Фрэнку Лукези, а не своей игрой, – находился в доме, играя за «Метс». Я помню, что Джерри Кусман был питчером команды «Мете», но он не был питчером в верхней половине следующего иннинга в тот вечер.
Это случилось летом 1977 года, кажется, 13 июля, я сидел со своим другом Стиви на самом верхнем ряду трибуны на стадионе Шей со стороны третьей базы. Как только Рэндл вступил на место бэттера, я заметил, что целые районы Флашинга и Уайтстона над отдаленной изгородью стали темными. Все поезда с маршрута № 7, которые сновали у остановки напротив стадиона, замерли. В толпе начался ропот. Не потому, что у Рэндла случился удар или он врезал тренеру третьей базы, но потому, что другие болельщики заметили то же, что и я: за пределами стадиона город район за районом погружался во тьму.
А игроки и судьи совсем не обращали на это внимания Счет был 3:1 в пользу Рэндла и… вдруг! На стадионе погас свет.