Для всех, кто находился на улице, после выстрелов в галерее – это настоящее привидение: женщина в крови с головы до ног. Почва уходит из-под Анниных ног, ее качает, но она не в силах остановиться, она перестала понимать, что делает, где она, она, как пьяная, движется вперед, стонет (м-м-м-м), но не останавливается. Кто-то все же отваживается обратиться к ней: «Мадам…» – но при виде такого количества крови человека охватывает ужас…
– Уверяю вас, месье, она напугала меня, эта дама… Я не знал, что делать…
Мужчина не может прийти в себя. Это старик со спокойным лицом и ужасающе тощей шеей, взгляд у него немного замутненный – катаракта, отмечает про себя Камиль, у его отца был такой же взгляд в конце жизни. После каждой фразы он погружается в прострацию. Глаза смотрят на Камиля, но взор туманится, и, чтобы возобновить свой рассказ, ему нужно время. Ему очень жаль, старик разводит руками, тоже очень тощими. Камиль судорожно сглатывает, он почти не в силах сдержать эмоции.
Старик окликнул ее «мадам», но дотронуться не осмелился: она была как сомнамбула; он пропускает ее, и Анна еще немного проходит вперед.
И тут она опять сворачивает направо.
Не спрашивайте почему. Никому не известно. Потому что направо – улица Дамиани. И потому что через несколько секунд после появления Анны машина налетчиков едет навстречу опасности.
К Анне.
И потому что, увидев жертву в нескольких метрах от себя, тот тип, что почти снес ей голову и два раза промахнулся, стреляя из винтовки, не может снова не взять оружие в руки. Когда машина оказывается рядом с Анной, стекло опускается, винтовка снова нацелена на нее, все разворачивается очень быстро, она видит ствол, но ничего не может сделать.
– Она посмотрела на машину, – говорит мужчина, – как будто… как бы вам сказать, как будто она ждала ее.
Ему кажется, что он сказал что-то невообразимое. Камиль понимает. Он хочет сказать, что Анна бесконечно устала. Теперь, когда она столько всего пережила, она готова умереть. Впрочем, подобное впечатление сложилось у всех: у Анны, у стрелка, у старика, у судьбы – у всех. Даже у юной парикмахерши.
– Я видел, как в окне автомобиля показался ствол. И та дама – тоже, она тоже видела. Мы все следили за ней, но, понимаете, она как раз поравнялась…
Камиль задерживает дыхание. Итак, все согласны. Кроме водителя машины. По мнению Камиля – а он долго об этом размышлял, – водитель не очень понимал, во что он вляпался со всей этой стрельбой. Его автомобиль стоит в засаде, он слышит выстрелы, грохот, время, отведенное на операцию, давно прошло. Он теряет терпение, барабанит, наверное, пальцами по рулю, возможно, уже думает сваливать, когда, подталкивая друг друга к машине, появляются его подельники… «Наверное, есть жертвы…» – соображает водитель. Сколько? Наконец налетчики садятся в машину. Раз так, водитель жмет на газ, но на углу улицы – а они проехали всего каких-то двести метров – вынужден затормозить у перехода, потому что на тротуаре рядом с ними оказывается еле держащаяся на ногах окровавленная женщина. Увидев ее, стрелок, наверное, приказывает ему притормозить, быстро опускает стекло, может быть, даже издает победный клич – как в таком себе отказать? – это перст судьбы, он как будто повстречал родственную душу, он и не думал, что такое возможно, и – нá тебе! Он хватает винтовку, прикладывает к плечу, целится. Водитель же в долю секунды понимает, что вот так, с бухты-барахты, оказывается соучастником убийства на глазах у доброй дюжины свидетелей, не говоря уже о том, что произошло в галерее, – это было без него, но он причастен. Налет обернулся настоящей катастрофой. Он на такое не подписывался…
– Машина резко затормозила.
С ходу! Такой был визг тормозов…
Следы шин отпечатались на асфальте, и по ним определят марку машины – «порше-кайен».
Внутри машины все полетели вверх тормашками, и стрелок тоже… Его пуля попадает в дверцы припаркованной машины и в боковые стекла. Анна застыла около нее, готовая к смерти. На улице все бросаются на тротуар, кроме старика, который не успевает даже пошевелиться. Анна падает, водитель жмет на газ, машина рвет с места, и на асфальте снова остаются следы шин. Когда парикмахерша встала на ноги, она увидела, как старик держится одной рукой за стену, другой – за сердце.
Анна же лежит на тротуаре, рука ее в водосточной канаве, одна нога – под стоящей машиной. «Она переливалась», – вынужден будет сказать старик, потому что Анна вся была покрыта осколками лобового стекла.
– Они покрывали ее, как снег…
Есть от чего устать. К счастью, человек я спокойный, начни я психовать, дело быстро пошло бы наперекосяк.
Все это совершенно не важно, но раздражает. Ему бы прекратить препираться и поберечь силы, рефлексы ему еще понадобятся.
Не все прошло, как задумывалось, но основная цель достигнута, вот что главное. В машине лежат два больших мешка. Было из-за чего гоношиться. И это только начало, потому что, если все пойдет как надо, я не остановлюсь и будут еще мешки, и не один. Турок тоже пялится на мешки, что-то говорит брату, они, кажется, соглашаются друг с другом, водитель одобрительно кивает. Решают что-то по-свойски, как будто они на собственной кухне, а им бы нужно прикинуть, какую часть они могут себе требовать. «Требовать»… пусть даже и не мечтают. Время от времени младший замолкает и обращается ко мне – какой раздражительный человек. Несколько слов понять можно: «деньги», «делиться»… Непонятно, где он мог их выучить, ведь во Франции братья всего сутки… Впрочем, может, у турков способности к языкам, бывает же такое… Да какая разница! Пока достаточно делать вид, что ничего не понимаешь, слегка прогнуться, кивать с расстроенным видом, мы уже в Сент-Уане; если все прокатит, проблем не будет.
Едем. Это турецкое отродье, вероятно, может непрерывно разоряться, просто уму непостижимо. Так как они орали без конца, то, когда мы прибыли к гаражу, атмосфера в машине накалилась донельзя, чувствуется, что все идет к последнему Большому Объяснению. Тот, что поменьше ростом, все время орет, спрашивает одно и то же, требует, чтобы я ответил, и, чтобы показать, до какой степени он опасен, опять потрясает своим указательным пальцем и постукивает по сжатому кулаку другой руки. Смысл подобного жеста, должно быть, совершенно ясен в Измире, но вот в Сент-Уане это более проблематично. И все же намерения понятны: турки угрожают и требуют, нужно кивнуть в знак согласия, сказать «да».