Вмешательство духов не кажется мне удовлетворительным объяснением.
– Ты не прав. С чего ты собираешься начать?
– Я обойду стороной шахты и поживу у сестры Паскаль.
– У сестры Паскаль? Да она не намного добрее Кифера.
– Мне говорили о лагере пигмеев, Зоко, где я рассчитываю остановиться. Оттуда я буду ходить на прииски. И незаметно опрошу тех, кто работал там в семьдесят седьмом году.
Жозеф с сомнением покачал головой и налил себе последнюю чашку кофе. Я посмотрел на часы: чуть больше одиннадцати. Было воскресенье, и я даже не представлял, что мне делать целый день.
– Жозеф, – спросил я, – нет ли у тебя знакомых в «Клиник де Франс»?
– Там работает один из моих родственников.
– Мы можем туда сейчас поехать?
– Сейчас? – Мконта неторопливо пил кофе. – Вообще‑то я собирался навестить своих родных на Пятом километре, а потом…
– Сколько?
– Неплохо бы тысяч десять.
Я улыбнулся, выругался и сунул ему деньги в карман рубашки. Мконта подмигнул мне, поставил чашку на стол и сказал:
– Мы же партнеры, хозяин.
– Я могу чем‑нибудь вам помочь? – спросил он елейным голосом.
– Альфонс Мконта у себя?
– Никого нет, сегодня же воскресенье.
– А ты никто, что ли?
– Я Жезю Бомонго. – Парень снова поклонился, потом медовым тоном добавил: – К вашим услугам.
– Мой друг хотел бы взглянуть на архивы тех лет, когда здесь лечили только белых. Это возможно?
– Понимаете, это угрожает моему служебному положению, и…
Жозеф выразительно взглянул на меня. Я для виду поторговался и выложил банкноту в десять тысяч центральноафриканских франков. Жозеф удалился. Я последовал за моим новым проводником по темному цементному коридору. Затем мы поднялись по лестнице.
– Вы врач?
– Нет, санитар. Но здесь это почти одно и то же.
Преодолев несколько лестничных пролетов, мы очутились в светлом коридоре, куда сквозь ажурные решетки окон проникало солнце.
В воздухе стоял густой запах эфира. Мы проходили мимо комнат, в которых не было ни одного больного. Только валялся в беспорядке кое‑какой инвентарь: кресла на колесиках, длинные металлические штанги, розоватые простыни, прислоненные к стенам части кроватей. Мы находились на чердаке больницы. Жезю вытащил связку ключей и отпер скрипучую, покосившуюся железную дверь.
Он остановился на пороге.
– Все медицинские карты лежат вперемешку, – пояснил он. – После падения Бокассы предприниматели сбежали из страны. Клиника два года не работала, потом мы снова ее открыли и стали принимать наших граждан: у нас ведь теперь есть свои врачи. Здесь не так много медицинских карт. Белые редко лечились в Банги. Только в экстренных случаях, когда их нельзя было перевозить. Или, наоборот, когда их заболевание не представляло опасности. – Жезю пожал плечами. – Медицина в Африке – сплошное несчастье. И все об этом знают. Люди лечатся только у знахарей.
С этими словами Жезю развернулся и величественно удалился. Я остался один.
В хранилище не было ничего, кроме нескольких столов да разрозненных стульев. Стены потемнели от грязных потеков. В расплавленном воздухе слышались отдаленные крики. Архивы я нашел в железном шкафу. На четырех полках кучами валялись пожелтевшие, отсыревшие папки. Я просмотрел некоторые из них и понял, что лежат они в полном беспорядке. Из нескольких столов я соорудил нечто вроде подставки и разложил их на кучи. Получилось пятнадцать кип по нескольку сотен в каждой. Я вытер пот, струившийся по лицу, и приступил к разборке.
Я стоял согнувшись и вытаскивал первый листок из каждой карты. На нем значились имя, возраст и гражданство пациента. Дальше следовали записи о заболевании и назначенных препаратах. Так я пролистал тысячи папок. Имена французов, немцев, испанцев, чехов, югославов, русских и даже китайцев прошли у меня перед глазами вместе с названиями их разнообразных болезней, вызывавших у хилых иностранцев только небольшую температуру. Малярия, колики, аллергии, солнечные удары, венерические заболевания… Далее следовали названия одних и тех же лекарств, а затем, крайне редко, – листок с просьбой об отправке на родину и адресом посольства. Шли часы, сменялись кипы папок. К пяти вечера я закончил поиски. Нигде я не нашел ни одного упоминания ни о Бёме, ни о Кифере. Даже здесь старина Макс уничтожил все следы.
За моей спиной послышались шаги. Пришел Жезю, чтобы узнать, как у меня дела.
– Ну что? – спросил он, просунув голову в дверь.
– Ничего. Я не нашел ни одного упоминания о человеке, которого ищу. Между тем мне хорошо известно, что он регулярно посещал эту больницу.
– Как его зовут?
– Бём. Макс Бём.
– Впервые слышу.
– Он жил в Банги в семидесятые годы.
– Бём – это немецкая фамилия?
– Он швейцарец.
– Швейцарец? Человек, которого ты ищешь, – швейцарец? – Жезю расхохотался, хлопая в ладоши. – Швейцарец! Так бы сразу и сказал. Здесь бесполезно искать, хозяин. Медицинские карты швейцарцев совсем в другом месте.
– Где? – нетерпеливо спросил я.
На лице Жезю выразилось возмущение. Он помолчал несколько секунд, потом погрозил мне длинным, выгнутым на конце пальцем.
– Швейцарцы – люди серьезные, хозяин. Не нужно об этом забывать. Когда в семьдесят девятом клиника закрылась, они единственные позаботились о медицинских карточках своих больных. Больше всего они боялись, что их граждане вернутся домой вместе с африканскими микробами. – Жезю с горестным видом поднял глаза к небу. – Короче, они пожелали забрать все свои папки. Правительство Центральной Африки им отказало.
Ты понимаешь, хоть больные и швейцарцы, но болезни‑то у них африканские.