– А какой афинянин – не философ? – ответил тот, вздымая черные брови.
Гераклес заметил:
– О, не заблуждайся, добрый Диагор: Крантор действует по-философски, а не думает, как философ. Он доводит свои убеждения до конца, потому что не хочет верить в то, что не может сделать. – Казалось, Гераклес получал удовольствие от этого объяснения, как будто именно эта черта больше всего нравилась ему в старом друге. – Я помню… помню одну из твоих фраз, Крантор: «Я думаю руками».
– Ты плохо помнишь ее, Гераклес. Фраза была: «Руки тоже думают». Но я расширил ее на все тело…
– Ты и кишками думаешь? – усмехнулся Диагор. Как бывает с теми, кто редко пьет, вино сделало его циничным.
– И мочевым пузырем, и членом, и легкими, и ногтями пальцев ног, – перечислил Крантор. И через мгновение добавил: – Ведь ты, Диагор, тоже, кажется, философ…
– Я ментор Академии. Ты знаешь, что такое Академия?
– Конечно! Наш дружище Аристокл!..
– Мы давно обращаемся к нему по прозвищу – Платон. – Диагор был приятно удивлен, увидев, что Крантор знал настоящее имя Платона.
– Да знаю. Передай ему, что на Сицилии его часто вспоминают…
– Ты был на Сицилии?
– Можно сказать, я прямо оттуда. Ходят слухи, что тиран Дионис затаил вражду на своего зятя Диона только из-за учений твоего приятеля…
Диагор обрадовался этим вестям.
– Платон будет очень доволен, узнав, что его путешествие на Сицилию начинает приносить плоды. Но прошу тебя, Крантор, скажи ему об этом сам, в Академии. Пожалуйста, заходи к нам, когда хочешь. Если пожелаешь, приходи к нам на ужин: там ты сможешь поучаствовать в наших философских диалогах…
Крантор насмешливо разглядывал чашу с вином, будто в ней было что-то комичное или потешное.
– Благодарю тебя, Диагор, – ответил он, – но я подумаю. Честно говоря, меня не прельщают ваши теории.
И он тихонько засмеялся, будто удачно сострил.
Диагор, слегка смутившись, любезно спросил:
– А какие теории тебя прельщают?
– Жизнь.
– Жизнь?
Крантор кивнул, не сводя с чаши глаз. Диагор заметил:
– Жизнь – никакая не теория. Чтобы жить, достаточно ишь быть живым.
– Нет, нужно научиться жить.
Диагор, минуту назад жаждавший уйти, испытывал теперь профессиональный интерес к беседе. Он вытянул шею и погладил опрятно остриженную афинскую бородку кончиками худых пальцев.
– То, что ты говоришь, Крантор, весьма любопытно. Поясни мне, пожалуйста, ибо, боюсь, я не знаю этого, как, по-твоему, можно научиться жить?
– Я не могу это объяснить.
– Но все же ты, похоже, этому научился.
Крантор кивнул. Диагор сказал:
– А как же можно научиться чему-то, что потом нельзя объяснить?
Крантор вдруг обнажил свои громадные зубы, затаившиеся в лабиринте волос.
– Афиняне… – пробормотал он так тихо, что Диагор сперва даже хорошенько не разобрал, что он сказал. Но постепенно он повышал голос все больше и больше, будто бы издалека приближаясь к собеседнику в свирепой атаке. – Сколько бы времени ты ни провел вдалеке от Афин, вы остаетесь все прежними… Афиняне… Ох уж эта ваша страсть к игре слов, софизмам, текстам, диалогам! Ваши методы учения задом на скамье, слушая, читая, разгадывая слова, выдумывая аргументы и контраргументы в бесконечном диалоге! Афиняне… народ мыслящих и слушающих музыку людей… и другой народ, гораздо более многочисленный, но покоренный первым, – люди наслаждающиеся и страдающие, не умея ни читать, ни писать… – Он вскочил одним прыжком и направился к окошку в стене, откуда доносился неясный шум ленейских празднеств.
– Прислушайся к нему, Диагор… Вот настоящий народ Афин. Его история никогда не будет записана на погребальных стелах и не сохранится на папирусах, куда ваши философы записывают свои чудесные труды… Этот народ даже не говорит: он мычит, ревет, как обезумевший бык… – Он оторвался от окна. Диагор заметил какую-то дикость, даже, пожалуй, свирепость в его движениях. – Народ, который ест, пьет, совокупляется и развлекается с верой в то, что находится в божественном экстазе… Прислушайся к ним!.. Они там, за стеной.
– Люди бывают разные, Крантор, так же, как бывают разные вина, – заметил Диагор. – Народ, о котором ты говоришь, не умеет как следует мыслить. Люди, умеющие мыслить, относятся к высшей категории и, хочешь – не хочешь, должны управлять…
Раздался резкий дикий крик. Ожесточенный лай Кербера был под стать громогласным возгласам его хозяина.
– Мыслить!.. К чему вам мыслить?… Разве разумом вы дошли до войны со Спартой?… Разве разум привел вас к амбициозной жажде создать империю?… Перикл, Алкивиад, Клеон – люди, которые привели вас к кровопролитию!.. Они мыслили?… А теперь, после поражения, что вам остается?… Размышлять о былой славе!
– Ты говоришь так, будто ты – не афинянин! – возразил Диагор.
– Уйди из Афин, и ты тоже перестанешь им быть! Афинянином можно быть только в стенах этого абсурдного города!.. Первое, что узнаешь, выйдя отсюда, – это то, что не существует единой истины: у всех людей истина своя. А за ней – раскрываешь глаза… и видишь лишь черноту хаоса.
Последовало молчание. Прекратился даже свирепый лай Кербера. Диагор обернулся к Гераклесу, словно тот хотел вмешаться, но Разгадыватель, казалось, был погружен в свои собственные мысли, из чего Диагор заключил, что он считает беседу слишком «философской» и поэтому полностью уступает ему право голоса. Тогда он откашлялся и сказал:
– Я знаю, что ты хочешь сказать, Крантор, но ты ошибаешься. Эта чернота, о которой ты говоришь, в которой ты видишь лишь хаос, – не более, чем твое невежество. Ты думаешь, что абсолютных, непоколебимых истин нет, но могу тебя уверить, что они есть, хоть их и трудно постичь. Ты говоришь, что истина у каждого человека своя. Я же отвечу тебе, что у каждого человека свое мнение. Ты видел многих, очень разных людей, говоривших на разных языках и имевших обо всем разное мнение, и пришел к неверному заключению о том, что нет ничего, что было бы одинаково значимо для всех. Но дело в том, Крантор, что ты останавливаешься на словах, на определениях, на образах предметов и существ. Но за словами стоят идеи…
– Переводчик, – прервал его Крантор.
– Что?
Крупное лицо Крантора, подсвеченное снизу лампами, походило на загадочную маску.
– Это очень распространенное верование в некоторых далеких от Греции местах, – сказал он. – Согласно ему, все, что мы делаем и говорим, – это слова, написанные на ином языке на гигантском папирусе. И есть Некто, кто в этот момент читает этот папирус и расшифровывает наши действия и мысли, находя скрытые ключи в тексте нашей жизни. Этого Некто называют Переводчиком… Верующие в Него думают, что наша жизнь имеет конечный смысл, непостижимый для нас самих, но открывающийся Переводчику по мере того, как он читает нас. В конце концов текст завершится, и мы умрем, зная не больше, чем теперь. Но Переводчик, прочитавший нас, наконец узнает о конечной цели нашего бытия.
Гераклес, хранивший все это время молчание, произнес:
– А какой смысл верить в этого дурацкого Переводчика, если в конце концов они умрут, так ничего и не узнав?
– Ну, некоторые считают, что с Переводчиком можно говорить.