Решил, что померещилось.
– Обычно интуиция тебя не подводит.
– Спасибо. Хотя я все меньше в ней уверен, как и во многом другом.
Линда молчала. Валландер рассматривал ее лицо. Она пополнела после родов, щеки округлились. По глазам видно, что она устала. Ему вспомнилась Мона и ее вечная злость из‑за того, что он якобы вообще не помогал, когда Линда просыпалась ночью и плакала. Интересно, а как она? – подумал он. С появлением ребенка все разом натягивается до предела. И иной раз рвется.
– Что‑то говорит мне, что ты прав, – наконец сказала дочь. – Задним числом я вспоминаю ситуации, почти незаметные, когда он казался встревоженным. Иногда оглядывался назад.
– Буквально или фигурально?
– Буквально. Оборачивался. Раньше я об этом не задумывалась.
– Больше тебе ничего не вспоминается?
– Он тщательно проверял, заперты ли двери. И некоторые лампы всегда были включены.
– Почему?
– Не знаю. К примеру, настольная лампа в его кабинете и свет в холле, у входной двери.
Старый моряк, подумал Валландер, освещает ночью фарватеры. Уединенные маяки в секретном военном проливе, куда обычные суда не заходят.
Тут малышка проснулась, заплакала, и Валландер качал ее на руках, пока она не успокоилась.
В стокгольмском поезде он продолжал размышлять о зажженных лампах. Надо непременно проникнуть в этот секрет. Возможно, найдется вполне естественное объяснение. Ему необходимо приблизиться к Хокану фон Энке, хотя пока что он не знает, каким путем.
Но так или иначе он полагал, что исчезновение разъяснится вполне приемлемым образом, без особого драматизма.
6
Однажды в конце 1970‑х они с Моной ездили в Стокгольм. Валландер вспомнил, что останавливались они тогда в Сёдермальме, в гостинице «Морская», и теперь позвонил туда же и забронировал номер на два дня. Сойдя с поезда, он некоторое время колебался, взять ли такси или воспользоваться подземкой. Но в итоге пошел пешком, закинув на плечо свою довольно легкую сумку. Было по‑прежнему холодно, хотя и солнечно, на горизонте никаких дождевых туч.
Шагая по Старому городу, он припомнил, как в конце лета 1979 года они с Моной ездили в Стокгольм. Инициатива исходила не от него, а от Моны, которая вдруг поняла, что ни разу не бывала в столице, и хотела исправить это чуть ли не позорное упущение. На поездку они потратили четыре дня его отпуска. Мона тогда начала учиться в вузе и не имела ни заработка, ни официального отпуска. Линда провела это время в семье одной из подружек, осенью ей предстояло идти в третий класс. Было начало августа, припомнилось ему. Дни стояли жаркие, нет‑нет случались бурные грозы, потом снова наваливался гнетущий зной, загонявший их под сень высоких парковых деревьев. Без малого три десятка лет минуло, думал он, когда подошел к Шлюзу и направился в гору к гостинице. Три десятка лет, целое поколение, и вот я опять здесь. На этот раз один.
В холле совершенно ничего знакомого. Неужели, быстро подумал он, мы жили тогда в этой самой гостинице? Потом стряхнул внезапное неудовольствие, строго запретил себе думать о прошлом и на лифте поднялся к себе в номер, расположенный на втором этаже. Откинул покрывало на кровати, лег. Поездка выдалась утомительная, потому что в купе орали дети и шумели подвыпившие парни, севшие в Альвесте. Валландер закрыл глаза, попытался заснуть. А когда резко проснулся и посмотрел на часы, оказалось, что спал он максимум десять минут. Встал, подошел к окну. Что же, собственно, случилось с Хоканом фон Энке? Если собрать вместе все кусочки мозаики, какими он располагает, – полученные от Линды и те, что обнаружил сам, руководствуясь своим опытом, – то каков же будет результат? Увы, ни намека хоть на какой‑нибудь вывод.
Он договорился, что зайдет к Луизе в семь вечера.
Он договорился, что зайдет к Луизе в семь вечера. И вновь решил прогуляться пешком. Напротив Дворца внезапно остановился. Здесь он был с Моной, это точно. Именно здесь, на мосту, они стояли тогда и говорили о том, что у обоих болят ноги. Воспоминание проступило так ярко, что он, будто наяву, услышал весь разговор. В иные минуты печаль, что их брак распался, угнетала его. Вот как сейчас. Он смотрел в бурлящую воду и думал, что жизнь его все больше сводится к сомнительным подсчетам всего того, что он с годами утратил.
Когда он позвонил у двери, Луиза фон Энке уже накрыла чайный стол. Измученная бессонницей, усталая, но тем не менее необычайно собранная. Стены в гостиной увешаны портретами фон‑энкевских предков и батальными полотнами, выдержанными в приглушенных тонах. Луиза перехватила взгляд Валландера, скользнувший по картинам:
– Хокан был первым в роду морским офицером. Его отец, дед и прадед служили в сухопутных войсках. Дядюшка его к тому же состоял камергером у короля Оскара, не помню которого – Первого или Второго. Шпагу, что стоит вон там, в углу, другой его родич получил от Карла Четырнадцатого в награду за какую‑то услугу. Хокан утверждал, что он снабжал его величество подходящими молодыми дамами.
Она умолкла. Валландер слушал тиканье часов на каминной полке и отдаленный шум улицы.
– Как по‑вашему: что произошло? – спросил он.
– Не знаю, честное слово.
– В тот день, когда Хокан пропал, вы не заметили ничего необычного? Ничего такого, что выбивалось бы из обычной модели поведения?
– Нет. Все было как всегда. Он не меняет своих привычек, хотя и не педант.
– А как было в предшествующие дни? Неделей раньше?
– Он простыл. И один раз отказался от утренней прогулки. Но это и все.
– Может, он получил письмо? Может, кто‑то ему звонил? Или заходил?
– Несколько раз он говорил по телефону со Стеном Нурдландером, своим близким другом.
– Он присутствовал на юрсхольмском юбилее?
– Нет, был в отъезде. Хокан и Стен познакомились, когда служили на одной подлодке. Хокан командиром, а Стен старшим механиком. Еще в конце шестидесятых.
– Что он говорит об исчезновении?
– Встревожен, как и все остальные. Тоже теряется в догадках. Сказал, что хотел бы поговорить с вами, пока вы будете здесь.
Луиза сидела на диване, прямо напротив Валландера. Вечернее солнце внезапно осветило ее лицо. Она отодвинулась в тень. Валландер подумал, что она из тех женщин, которые стараются спрятать свою привлекательность под маской будничности. И словно прочитав его мысли, она робко ему улыбнулась. Валландер достал блокнот, записал телефоны Стена Нурдландера. Отметил, что Луиза знает их наизусть – и стационарный, и мобильный.
Они разговаривали целый час, однако ничего нового Валландер не узнал. Потом Луиза провела его в кабинет мужа. Валландер бросил взгляд на настольную лампу.
– Ночью он включал свет.
– Кто вам сказал?
– Линда. В том числе эту лампу.
Луиза ответила, задергивая плотные шторы. В комнате едва уловимо пахло табачным дымом.
– Он боялся темноты, – сказала она, смахнув ладонью пыль с тяжелой темной шторы. – И считал, что это стыдно. Опасаться темноты он начал на своих подлодках. Но страх возник много позже, когда он давно перестал ходить в море. Мне пришлось клятвенно обещать, что я никому об этом не скажу.
– И все‑таки ваш сын знает? И в свою очередь рассказал Линде.
– Должно быть, Хокан сам рассказал Хансу, без моего ведома.
Где‑то поодаль зазвонил телефон.
– Кабинет в вашем распоряжении, – сказала Луиза и скрылась за высокой двустворчатой дверью.
Валландер поймал себя на том, что смотрит на нее примерно так же, как на Кристину Магнуссон.