Луиза в ту пору работала учительницей. Свободное время она посвящала молодым прыгунам в воду и иной раз ездила в Восточную Европу, прежде всего в Восточную Германию, которая в те годы блистала новыми спортивными талантами. Сейчас нам известно, что достигались эти успехи чудовищными, прямо‑таки рабскими тренировками и широким применением различных допингов. В конце семидесятых меня перевели на штабную работу, в верховное оперативное командование шведских ВМС. Работать пришлось много, в том числе дома. По нескольку раз в неделю я приносил с собой в квартиру секретные документы. У меня был оружейный шкаф, поскольку я любил поохотиться, прежде всего на косуль, а порой участвовал и в ежегодной лосиной охоте. Ружья и боеприпасы я держал под замком и туда же запирал портфель с документами – на ночь или если мы с Луизой уходили в театр либо в гости.
Он замолчал, осторожно вынул из чашки чайный пакетик, положил его на блюдце и продолжил:
– Когда замечаешь, что что‑то не так? Едва заметные признаки, что что‑то изменилось или сдвинулось? Думаю, как полицейский вы часто попадаете в ситуации, когда улавливаете такие вот слабые сигналы. Однажды утром, отпирая оружейный шкаф, я заметил: что‑то не так. До сих пор помню тогдашнее ощущение. Я хотел взять свой коричневый портфель и вдруг замер. Я действительно положил его именно так, как он лежит сейчас? Что‑то с замком и направлением ручки. Сомнения длились секунд пять, не больше. Потом я их отмел. Я всегда проверял, лежат ли все бумаги в надлежащем порядке. Тем утром тоже проверил. Все было нормально. И больше я об этом не думал. Я считаю себя наблюдательным, и память у меня хорошая. По крайней мере, раньше было так. Хотя с годами способности мало‑помалу слабеют. Можно только беспомощно наблюдать за упадком. Вы куда моложе меня. Но, возможно, вы и сами такое замечали?
– Зрение, – сказал Валландер. – Каждый год я вынужден покупать новые очки для чтения. Пожалуй, и слух не так хорош, как прежде.
– Обоняние противится возрасту дольше всего. Это единственное из моих чувств, которое пока как будто вполне безупречно. Ароматы цветов все еще отчетливы и ясны.
Оба помолчали. Валландер услыхал какое‑то шуршание в стене за спиной.
– Мыши, – объяснил Хокан фон Энке. – Я приехал сюда еще в холода. Порой шорохи были просто адские, там что‑то грызли. Но настанет день, когда я не услышу мышиной возни за стеной.
– Не хочу прерывать ваш рассказ, – вставил Валландер. – Но, когда вы в то утро исчезли, вы сразу отправились сюда?
– За мной приехали.
– Кто?
Фон Энке качнул головой, не желая отвечать. Валландер настаивать не стал.
– Вернемся к оружейному шкафу, – продолжил фон Энке. – Прошло несколько месяцев, и мне опять показалось, что портфель сдвинули. И я конечно же опять решил, что у меня разыгралось воображение. Бумаги в портфеле были на своих местах, никоим образом не перепутанные, и вообще… Но на сей раз я встревожился. Ключи от оружейного шкафа лежали на моем письменном столе, под весами для писем. И знала об их местонахождении одна только Луиза. И я сделал то, что следует сделать, если что‑то тебя тревожит.
– Что же именно?
– Задал прямой вопрос. Она как раз завтракала на кухне.
– И что она ответила?
– Ответила «нет». И в свою очередь резонно спросила, с какой стати ей интересоваться моим оружейным шкафом. Вообще‑то, хоть она и не говорила, ей всегда было не по душе, что я держу дома оружие. Помню, я сгорал со стыда, когда спускался вниз к машине, которая возила меня на работу в штаб. В ту пору я по должности имел право на служебный автомобиль с матросом‑водителем.
– Что произошло дальше?
Валландер заметил, что его вопросы мешают фон Энке.
– Что произошло дальше?
Валландер заметил, что его вопросы мешают фон Энке. Он сам хотел устанавливать ритм и темп. И Валландер поднял руки: мол, прошу прощения, больше перебивать не стану.
– Я был уверен, Луиза сказала правду. Но и дальше меня преследовало ощущение, что портфель и документы сдвигаются. Хочешь не хочешь, я начал устраивать маленькие неприметные ловушки. Нарочно клал бумаги не в том порядке, совал в замок портфеля волосок, оставлял на ручке жирное пятно. Самую большую трудность, разумеется, представлял мотив. Зачем Луизе интересоваться моими бумагами? От любопытства или от ревности? Такого я даже представить себе не мог. Она знала, что причин для ревности у нее нет. Не меньше года прошло, прежде чем я впервые спросил себя, возможно ли совершенно немыслимое.
Фон Энке немного помолчал, потом продолжил:
– Возможно ли, что Луиза связана с некой иностранной державой? Это казалось абсолютно невероятным по очень простой причине. Документы, с которыми я работал дома, крайне редко могли представлять мало‑мальский интерес для иностранной разведки. Однако тревога мучила меня по‑прежнему. Я заметил, что потерял доверие к жене, начал подозревать ее, причем лишь на основе смутных догадок и какого‑нибудь сдвинутого с места волоска в качестве улики. В итоге к концу семидесятых я решил раз и навсегда прояснить, справедливы мои подозрения насчет Луизы или нет.
Он встал, некоторое время что‑то искал в углу комнаты, заставленном рулонами карт. Вернувшись, разложил на столе морскую карту центральной акватории Балтийского моря. Углы придавил камнями.
– Осень семьдесят девятого, – сказал он. – Точнее, август и сентябрь. Нам предстояли плановые учения с участием большинства кораблей флота. Самые рядовые учения, ничего особенного. Я тогда служил в штабе и был назначен наблюдателем. Примерно за месяц до начала, когда все планы и сроки были утверждены, маршруты навигации установлены и все корабли вышли на позиции в разных районах учений, я составил свой план. Сочинил документ и собственноручно снабдил его грифом «секретно». Главком даже подписал его, разумеется сам о том не подозревая. Я включил в учения сверхсекретный компонент, а именно: одна из наших подводных лодок якобы должна осуществить операцию по заправке топливом с новейшего танкера, управляемого с помощью РЛС. Чистейшая выдумка, однако же не настолько, чтобы счесть ее совершенно невозможной в действительности. Я точно указал координаты и срок проведения операции. И знал, что эсминец «Смоланд», где размещались наблюдатели, будет в указанное время очень близко от означенного места. Документ этот я взял домой, запер его на ночь, а утром, когда приехал в штаб, хорошенько спрятал в столе. Эту процедуру я повторял несколько дней. А неделю спустя запер документ в банковский сейф, арендованный специально с этой целью. Сперва я хотел разорвать бумагу, но понял, что она может понадобиться как улика. Тот месяц перед началом учений был самым ужасным в моей жизни. При Луизе мне приходилось вести себя как ни в чем не бывало. А ведь я приготовил ей ловушку, которая, если мои опасения окажутся правдой, уничтожит нас обоих.
Фон Энке ткнул пальцем в карту. Валландер наклонился и увидел, что он указывает в точку северо‑восточнее Готска‑Сандён. [25]
– Вот здесь должна была состояться выдуманная встреча подводной лодки с несуществующим заправщиком. Это место располагалось за пределами непосредственной акватории учений. То, что на некотором расстоянии стояли русские корабли и наблюдали за нами, никого не удивляло. Мы сами точно так же наблюдали за учениями Варшавского договора. Чин чином держались на почтительном расстоянии. А выбрал я для фиктивной встречи именно эту точку по одной простой причине: тем утром главком отбудет в Бергу. Стало быть, эсминец, возвращаясь в акваторию учений, будет в нужном месте как раз в момент вымышленной заправки.