— Есть за что зацепиться? — спросил он.
Курт покачал головой.
— Что, вообще ничего? — Голос Рюдберга звучал чуть ли не умоляюще.
— Соседи ничего не слышали и не видели. Думаю, обычные грабители.
— Подобное зверство ты называешь обычным?
Валландер понял, что выразился неудачно.
— Ну да, конечно… Редкие сволочи. Из тех, кто ищет поживу на отдаленных хуторах, где никого нет, кроме одиноких стариков.
— Мы должны их найти, — сказал Рюдберг, — а то все это повторится.
— Да уж, — задумчиво согласился Валландер, — других кого, может, и не найдем, а этих обязаны.
Он сел в машину и выехал из усадьбы. И на узком проселке чуть не столкнулся с мчавшимся навстречу автомобилем. Он узнал человека за рулем. Журналист из центральной газеты. Когда в районе Истада случается что-то из ряда вон выходящее, он всегда возникает как черт из табакерки.
Валландер покружил немного по Ленарпу. В окнах горел свет, но на улицах не было ни души. Интересно, что скажут местные, когда узнают?
На душе у него было скверно. Старушка с удавкой на шее… Жестокость непостижимая. Кто мог такое сделать? Почему не ударить топором по голове, раз — и все кончено? Зачем эти пытки?
Он пытался составить план расследования, пока кружил с черепашьей скоростью по крошечной деревне. На перекрестке у поворота на Блентарп остановился, подкрутил печку, чтобы окончательно не замерзнуть, и долго сидел, неподвижно уставясь на горизонт.
Он знал, что дело поручат ему. Если не считать Рюдберга, он единственный по-настоящему опытный следователь в Истаде, хотя ему всего лишь сорок два года.
Большая часть следствия — это рутина. Осмотр места преступления, беседы с жителями Ленарпа и тех мест, где преступники могли бы скрыться. Не заметил ли кто-нибудь чего подозрительного? Чего-то необычного? Вопросы уже сами формулировались в голове.
Валландер знал не понаслышке: ограбления в малонаселенных местах — одни из самых труднораскрываемых преступлений.
Единственное, на что он надеялся, — старушка выживет. Она все видела. Она знает.
Но, если она умрет, раскрыть это двойное убийство будет очень и очень непросто.
На душе было беспокойно.
Обычно беспокойство придавало ему сил и энергии. А поскольку силы и энергия — необходимое условие всякой полицейской работы, то Курт Валландер считал себя хорошим полицейским. Но на этот раз он ощущал только растерянность и усталость.
Он заставил себя включить первую скорость, тронулся с места, но резко затормозил. Словно только сейчас он полностью осознал, что произошло этим морозным утром.
Исступленное зверство по отношению к двум старикам испугало его.
Случилось нечто, чего здесь никак не должно было случиться. Он посмотрел в окно. Снаружи бушевал ветер.
Пора начинать, подумал он.
Рюдберг прав, надо их найти.
Больше не останавливаясь и никуда не сворачивая, он поехал в больницу. Лифт поднял его в отделение реанимации. В коридоре он сразу наткнулся на молодого стажера Мартинссона. Тот сидел на стуле около дверей.
Курт Валландер постарался преодолеть раздражение.
Что, никого больше не нашлось послать в больницу, кроме этого неопытного мальчишки? И почему он не рядом с пострадавшей, почему не ловит каждое слово, которое несчастная могла бы прошептать?
— Привет, — сказал он вслух. — Как дела?
— Она без сознания, — сказал Мартинссон. — Врачи особых надежд не питают.
— А почему ты сидишь здесь? Почему не там?
— Не пускают. Сказали, позовут, если что.
Курт Валландер уловил в голосе парня растерянность.
Я тоже хорош, подумал он.
Я тоже хорош, подумал он. Ворчу на него, как старый ментор.
Он осторожно приоткрыл дверь и заглянул в палату. В зале ожидания Смерти работали насосы, мерно вздыхали какие-то приборы. Бесчисленные шланги, как прозрачные черви, змеились по стенам. Когда он открыл дверь, медсестра читала какую-то диаграмму.
— Сюда нельзя, — резко сказала она.
— Я из полиции, — тихо произнес Курт Валландер. — Просто хочу узнать, как дела.
— Вам было сказано: ждите, — отрезала сестра.
Курт Валландер не успел ответить, как в палату быстрым шагом вошел врач. Курт удивился, что он такой молодой.
— Здесь не должно быть посторонних, — сказал он, увидев Курта Валландера.
— Я сейчас уйду. Но мне надо знать, как ее дела. Меня зовут Курт Валландер, я из полиции. Из криминальной полиции, — подчеркнул он, хотя не был уверен, что это что-то меняет. — Я расследую это преступление. Как она?
— Странно, что еще жива. — Врач кивком пригласил его к кровати. — Что у нее повреждено или сломано, мы пока не можем сказать, сейчас главное — чтобы она выжила. Но гортань сильно деформирована, как будто женщину пытались задушить.
— Так оно и было, — сказал Курт Валландер и посмотрел на желтое морщинистое лицо, видневшееся между простыней и шлангами.
— Она должна была уже умереть, — сказал врач.
— Надеюсь, что выживет, — сказал Курт Валландер. — Единственный свидетель.
— Вообще-то мы надеемся, что все наши больные выживут, — сухо ответил врач и уставился на монитор, по которому бежала тонкая зеленая волна.
Курт Валландер вышел из комнаты. Врач сказал ему, что ни за что не может ручаться. Исход неясен. Мария Лёвгрен может скончаться в любой момент, не приходя в сознание. Никаких гарантий.
— Ты умеешь читать по губам? — спросил он Мартинссона.
— Нет, — ответил тот удивленно. — А что?
— Жаль, — сказал Курт Валландер и ушел.
Из больницы он направился в коричневое здание управления полиции на восточной границе города. И сидел теперь за столом, разглядывая старую красную водонапорную башню за окном.
Наверное, в наше время нужны другие полицейские, думал он. Полицейские, которым все равно, если их ранним январским утром заставляют ехать и смотреть на жуткую бойню посреди мирного деревенского пейзажа. Есть, наверное, такие. Им все равно. Им не знакома ни боль, ни растерянность.
Внезапно зазвонил телефон. Больница, тут же подумал он.
Сейчас они скажут, что Мария Лёвгрен умерла.
Но успела ли она прийти в сознание? Сказала ли хоть что-то?
Он уставился на звонящий телефон.
Черт, подумал он. Черт.
Что угодно, только не это.
Он поднял трубку.
Это была его дочь. Он чуть не уронил телефон на пол.
— Папа, — сказала она, и он услышал, как провалилась монетка.
— Привет, — ответил он. — Откуда ты?
Только бы не Лима, подумал он. И не Катманду. Или Киншаса.
— Я в Истаде.
Он обрадовался. Значит, увидимся.
— Я приехала повидать тебя, — сказала она, — но передумала. Я уже на вокзале и сейчас уезжаю. Хотела только сообщить, что собиралась с тобой повидаться.
Разговор прервался. Он все держал трубку, как отрубленную голову.
Чертова молодежь, подумал он. Как можно так поступать?
Его дочери Линде было девятнадцать. До пятнадцати у них были замечательные отношения. Это к нему, а не к матери приходила она со своими детскими трудностями или когда чего-нибудь очень хотела, но не решалась осуществить.