Но ты знаешь это не хуже моего.
— Так мы собираемся обсуждать внешность горничных? — Ноздри Огасты затрепетали, словно она уловила неприятный запах.
Балантайн твердо решил вступиться за Шарлотту… или за ее память? Он не хотел, чтобы ее прилюдно оскорбляли.
— Мисс Эллисон не была горничной, — вставил он. — Более того, ее вообще нельзя причислять к слугам…
— Но она определенно не леди! — отрезала Кристина. — Я могу увидеть разницу, если Брэнди такое не по силам! Действительно, иной раз мне кажется, что мужчины теряют ясность мышления, когда видят что-то красивое в юбке.
— Кристина! — Голос Огасты щелкнул, как хлыст.
Балантайн никогда не видел, чтобы ее лицо до такой степени бледнело. Она так злилась, потому что дочь оскорбила его за столом в собственном доме? Или из-за Джемаймы, которая мало чем отличалась от служанки? Странное дело, генерал склонялся к тому, что причина в Джемайме.
Он повернулся к дочери.
— Среди прочего, Кристина, леди отличают хорошие манеры и умение никогда, даже случайно, не оскорблять других своей бестактностью.
Кристина застыла, как памятник, ее глаза сверкали, кровь отлила от лица, пальцы сжимали салфетку.
— Наоборот, папа, это слуги — и выскочки — никогда никого не оскорбляют, зная, что не могут себе такого позволить.
Ропот раздражения прошелестел над столом. Первым заговорил Алан Росс, положив вилку рядом с тарелкой. У него были красивые руки — сильные, без лишней плоти.
— Слуги никого не оскорбляют, потому что не решаются этого делать, дорогая моя. — Он говорил спокойно, не отрывая взгляда от жены. — У леди же попросту не должно возникать такого желания. В этом разница. Оскорбляют те, кто никому ничем не обязан, но не умеет владеть собой и не способен понять чувств другого человека.
— У тебя все аккуратно разложено по полочкам, так, Алан? — Эти слова Кристина произнесла с вызовом, даже оскорбительно, намекая на предвзятое к ней отношение.
Балантайн ощутил холодную волну неприязни и отодвинул тарелку. Алан Росс — человек достойный, с присущим ему чувством приличия. Он не заслуживал такого обращения со стороны жены. Красота — это еще не все. В женщине главное доброта, независимо от ее остроумия или красоты лица и тела. Кристине следовало бы это понять до того, как будет поздно и она окончательно отвратит от себя Алана. Пожалуй, он попросит Огасту поговорить с ней об этом. Кто-то должен предупредить ее…
Брэнди вырвал его из размышлений, напомнив, пожалуй, о самом неприятном:
— Один из тех, кого убили в Девилз-акр, — Макс Бертон, наш бывший лакей, правда? — И он по очереди оглядел всех.
Этим вопросом сын достиг, вероятно, желаемого результата: предыдущую тему разом закрыли. Руки Огасты застыли над тарелкой. Кристина выронила нож Алан Росс сидел, не шевелясь.
Лепесток с одного из цветков спланировал на стол, более белый, чем накрахмаленная скатерть.
Кристина шумно сглотнула.
— Послушай, Брэнди, откуда мы можем это знать? И, если на то пошло, какое нам до этого дело? Макс ушел от нас давным-давно, и все это совершенно отвратительно!
— Девилз-акр и его жители не имеют к нам ни малейшего отношения, — поддержала ее Огаста. — И я не желаю, чтобы за моим столом обсуждали творимые ими мерзости!
— Я не согласен, мама. — Категоричность Огасты не произвела на Брэнди впечатления. — Но если все отказываются говорить об этом…
— Как я понимаю, полгорода только об этом и говорит, — оборвала его Огаста. — Многих хлебом не корми, дай лишь посмаковать все подробности.
Я в их число не вхожу… и никто из вас не должен, во всяком случае, в моем доме, Брэндон!
— Я думаю не о подробностях. — Брэнди наклонился вперед, лицо стало серьезным. — Я говорю о социальном аспекте наших трущоб. Вероятно, Макс был сутенером. Брал под свое крыло проституток…
— Брэндон!
Он проигнорировал ее крик.
— Ты знаешь, сколько в Лондоне проституток, мама?
Балантайн посмотрел на Огасту, сидевшую на другом конце стола, и подумал, что до конца жизни не забудет ее лица.
Ее брови приподнялись, глаза широко раскрылись.
— Должна ли я предположить, Брэндон, что ты знаешь? — спросила она голосом, которым можно было раскалывать камень.
Щеки Брэнди начали наливаться кровью, но на лице отражалось неповиновение, берущее начало в далеком прошлом, когда речь шла о таких пустяках, как рисовый пудинг и дневной сон. Он сглотнул слюну.
— Восемьдесят пять тысяч. — Если бы добавил «приблизительно», то смазал бы эффект. — И некоторые из них не старше десяти или одиннадцати лет.
— Ерунда! — отмахнулась Огаста.
И тут впервые в разговор вступил Алан Росс.
— Очень сожалею, но это правда. Несколько человек, репутация и компетентность которых не вызывают сомнений, изучали причины, которые заставляют этих людей заниматься проституцией, и провели соответствующие исследования.
— Какая глупость! — рассмеялась Кристина, громко, но веселья в ее смехе не чувствовалось. — Мама совершенно права. Как мог человек, каким бы он ни был компетентным, заинтересоваться этими людьми? Это же нелепо. Обсуждать тут нечего. Мы опускаемся до абсурда, и это самое неприятное.
Балантайн задался вопросом, а чего это Кристина с такой готовностью согласилась с матерью: обычно такого не случалось. И он удивился, услышав свой голос: «Восемьдесят пять тысяч несчастных в Лондоне!» Подсознательно он использовал эвфемизм слова «проститутка», свойственный тому времени. С ним это социальное бедствие не казалось таким ужасным; он оставлял надежду, что люди почувствуют состраданием к этим беднягам.
— Несчастные! — Брэнди пренебрежительно сощурился. Он сразу понял, к чему клонит отец, буквально прочитал его мысль. — Не надо обставлять все так, папа, словно у нас есть к ним хоть капля жалости. Мы ничего не хотим о них знать! Мы предпочитаем притворяться, что они не существуют или проделывают все с радостью, грешат в свое удовольствие, потому что хотят этого.
— Не мели чушь, Брэнди! — рявкнула Кристина. — Ты ничего об этом не знаешь. И мама совершенно права. Это крайне неприятная тема, и ты демонстрируешь отсутствие хороших манер, навязывая ее нам. Мы уже со всей ясностью дали тебе понять, что ничего не хотим знать об этом безобразии. Джемайма, — она перевела взгляд на сидящую на другой стороне стола жену Брэнди, — я уверена, за обедом ты тоже ничего не хочешь слышать о проститутках, ведь так?
Балантайн наклонился вперед, намереваясь защитить Джемайму. Она выглядела самой уязвимой. И любила Брэнди, и вышла замуж, разом прыгнув вверх через несколько ступенек социальной лестницы.
Но Джемайма улыбнулась Кристине, не отведя ясных и таких умных серых глаз.
— Я нахожу, что тема эта крайне неприятна в любое время, — ответила она. — Но с другой стороны, если я смотрю на беду другой женщины, физическую или моральную, не испытывая никаких неудобств, тогда есть необходимость напомнить мне о моей ответственности как человеческого существа.
На мгновение над столом повисла тишина.
Брэнди ослепительно улыбнулся, и его рука шевельнулась, словно он хотел дотянуться через стол до руки жены и пожать ее.