Шарлотта посмотрела вокруг, ища что-нибудь безобидное, чтобы бросить в него, но единственной вещью под рукой был графин с лимонадом, которым вполне можно было убить, не говоря уже о том, что графин мог разбиться, а покупать новый было бы для них накладно. Поэтому пришлось ограничиться гримасой.
— Ты узнала что-нибудь? — спросил Томас.
— Думаю, нет. Только то, что Эмили заранее рассказывала мне. Правда, я заметила много странностей, но не знаю, что они означают, и вообще означают ли хоть что-нибудь. Я много чего хотела рассказать тебе до того, как ты пришел, но теперь все как-то потеряло смысл… Все Нэши — неприятные люди, за исключением, может быть, Диггори. Мне не удалось познакомиться с ним, но у него плохая репутация. Селена и Джессамин ненавидят друг друга, но это не может относиться к нашему делу. Они враждуют на почве великолепного француза. Единственные люди, которые действительно горевали, это Феба — она была бледна и крайне потрясена, а также мужчина по имени Халлам Кэйли. Я не знаю, горюет ли он из-за Фанни или из-за своей жены, которая недавно умерла…
Раньше, пока в мыслях Шарлотты царила неразбериха, ей казалось, что можно рассказать так много; но теперь, когда она начала говорить, на поверку оказалось ничего существенного. Все это звучало так глупо, так незначительно, что ей было немного стыдно. Она была женой полицейского, она должна сообщить ему что-то конкретное. Как же он раньше раскрывал разные случаи, если все свидетели давали такие же путаные показания, как она?
Томас вздохнул и встал, затем в носках прошел к кухонной раковине. Открыл кран с холодной водой, подставил под него ладони, затем плеснул воды на лицо и вытянул вперед руки, прося полотенце.
— Не волнуйся, я не ожидал узнать от тебя что-то новое.
— Ты не ожидал? — она повторила недоуменно. — Ты хочешь сказать, что ты там был?
Он вытер лицо и посмотрел на нее из-за полотенца.
— Не для того, чтобы узнать что-то… просто… потому что мне хотелось пойти.
У Шарлотты в горле застрял комок, к глазам подступили слезы. Как же она не заметила мужа? Была занята, наблюдая за другими и думая о том, как она выглядит в платье тетушки Веспасии…
По крайней мере, у гроба Фанни точно был один человек, который горевал из-за ее смерти; кто-то, кому было жаль ее.
У Эмили не было никого, с кем бы она могла поделиться своими чувствами. Тетя Веспасия считала неправильным говорить на такие темы. Это может повлиять на ребенка, он может родиться слишком меланхоличным, говорила она. А Джордж совсем не желал говорить об этом. Фактически он даже изменил свой распорядок, чтобы избегать разговоров.
Остальные же люди на Парагон-уок, казалось, решили полностью забыть об этом событии, как будто Фанни просто уехала на праздники и ожидается назад с минуты на минуту. Они вернулись к своей обыденной жизни, насколько это позволяли им обстоятельства, — разве что продолжали носить траурную одежду, как будто надевать что-то еще было бы бестактным. Между ними словно возникло негласное соглашение, что столь неприличная смерть делает обсуждение похорон или напоминание о них вульгарным и даже оскорбительным.
Единственным исключением был Фулберт Нэш, который всегда получал удовольствие, оскорбляя других. Он мог сказать нечто коварное и провокационное практически о любом человеке. Фулберт не говорил ничего определенного, ничего такого, что можно было бы оспорить, но внезапно покрасневшие лица людей выдавали их, когда он попадал в цель, — например, намекнув на их давние секреты. У каждого человека есть что-то, чего он стыдится или, по крайней мере, хотел бы держать в тайне от соседей. Может быть, секреты эти были не столько опасными, сколько просто глупыми? Но никто не хотел, чтобы над ними смеялись, и некоторые были готовы пойти на что угодно, лишь бы только избежать нападок Фулберта.
Насмешливый намек может быть так же смертельно опасен для общественного статуса человека, как и прямое обвинение в действительных грехах.
Через неделю после похорон был ясный жаркий день, и Эмили наконец-то решила поехать и спросить Шарлотту открытым текстом, что делает полиция. Уже было задано много вопросов, в основном слугам, но Эмили до сих пор не слышала о том, чтобы кого-то начали подозревать или, напротив, с кого-то сняли все подозрения.
За день до поездки Эмили послала Шарлотте письмо, чтобы предупредить ее о своем визите. Надев прошлогоднее муслиновое платье и усевшись в экипаж, она приехала на место, где попросила кучера подождать ее за углом два часа, а затем вернуться за ней.
Эмили обнаружила Шарлотту, занятую в ожидании сестры приготовлением чая. Дом показался ей меньше, чем она помнила раньше, ковры — старее; но чувствовалось, что дом обжитой, уютный; в нем царил приятный запах полированной мебели и роз. Эмили удержалась от вопроса, куплены ли розы специально к ее приезду.
Джемайма сидела на полу, что-то воркуя про себя, и строила готовую развалиться башню из разноцветных кубиков. Слава богу, кажется, она будет походить больше на Шарлотту, чем на Питта!
После обычных приветствий, которые на этот раз звучали очень искренне — последнее время Эмили все более и более ценила дружбу с Шарлоттой, — они перешли к новостям с Парагон-уок.
— Никто сейчас даже не говорит об этом, — сказала Эмили, все более возбуждаясь. — Во всяком случае, не со мной. Как будто ничего не происходило! Это похоже на общую трапезу, за которой кто-то издал неприличный звук; минутное неловкое молчание — и все начинают говорить снова, немного громче, чем раньше, чтобы показать, что они ничего не заметили.
— Говорят ли об этом слуги? — Шарлотта занималась чайником. — Они обычно обсуждают все в своем кругу. Причем дворецкий обычно не в курсе этих пересудов. Мэддок, например, никогда ничего не знал об этом… — Ей живо припомнился их дом на Кейтер-стрит. — Зато стоит только поспрашивать кого-нибудь из служанок, и она все тебе расскажет.
— Мне никогда не приходило в голову расспрашивать служанок, — заявила Эмили. Это прозвучало глупо. На Кейтер-стрит она болтала со служанками, не дожидаясь, пока Шарлотта напомнит ей об этом. — Старею, наверное. Мама никогда не знала и половины того, что знали мы с тобой. Прислуга ее боялась. Может, и мои служанки боятся меня? И потом, они в ужасе от тетушки Веспасии.
В это Шарлотта могла поверить. Титул обычно производил большое впечатление на слуг — даже большее, чем на людей, которые карабкались по социальной лестнице, чтобы заполучить этот титул. Бывали, конечно, и такие слуги, которые видели за внешним лоском своих хозяев всю их простоватость и недостатки. Однако эти слуги были обычно не только понятливыми, но знали, что для их же пользы будет лучше не показывать свою понятливость. И еще они всегда были преданны. Хороший слуга относится к своим хозяевам почти как к продолжению самого себя, как к знаку своего собственного статуса в общественной иерархии.
— Да уж, — фыркнув, произнесла Шарлотта. — Попробуй расспросить свою горничную. Она видела тебя без корсета и с растрепанными волосами и вряд ли боится тебя.
— Шарлотта! — Эмили стукнула по лавке кувшином с молоком. — Ты говоришь возмутительные вещи! — Действительно, сказанная фраза была не очень приятным напоминанием, особенно в связи с ее растущим весом. — По-своему ты такая же гадкая, как и Фулберт! — Она резко выдохнула; затем, когда Джемайма начала хныкать от резких звуков, развернулась и подняла ее, мягко покачивая на руках, пока Джемайма снова не загулила. — Уже мне этот Фулберт… Он ходит по домам, внушая людям страх, намекая на их прошлые грешки.