Я пошла в кухню и стала там рыться. Найти нужный кабель в ворохе всевозможных других проводов оказалось не так-то просто. Наконец я нашла то, что мне было нужно, вернулась в гостиную, подсоединила видеомагнитофон к телевизору и, вставив самую старую кассету, датированную 1980 годом, нажала на кнопку «Воспроизвести».
Как только видео началось, я машинально пересела на край дивана, сжимая в руке пульт. Картинка была зернистой, но все же я смогла разглядеть девочку на огромной сцене – она приготовилась играть на скрипке, зажав инструмент между плечом и подбородком. Она казалась такой маленькой, что мне с трудом верилось, что это Лиза. Но вот она заиграла, камера приблизилась, и я смогла разглядеть ее светлые волосы и лицо. Из-за плохого качества пленки черты были нечеткими. И тем не менее теперь я могла представить себе, какой была моя сестра в 1980 году. Она выглядела худенькой и хрупкой, но по-взрослому сосредоточенной. Отрывок, который она исполняла, был мне незнаком, но, как я поняла, он был очень сложным. От всего этого у меня слезы навернулись на глаза.
Я пересела на пол, к телевизору, словно это могло помочь мне стать ближе к сестре. Горло сжималось от боли. Какой же надо было быть смелой, чтобы стоять вот так перед большим залом!.. Я не могла видеть зрителей, но и без этого знала – их было много, сотни людей. Дэнни тогда еще не родился, и я подумала: а не могло ли все то, что он наблюдал потом с Лизой, пробудить в нем зависть? Он видел ее успех в своем столь нежном возрасте! А она… Успех был ношей, которую она несла на себе, и под этим прессом она находилась всю свою короткую жизнь. Теперь я поняла это.
Видео с нарезкой из разных концертов и репетиций длилось чуть больше часа, но я, как завороженная, не могла отвлечься ни на секунду. В некоторых отрывках Лиза выступала с другими детьми, причем среди них она была самой маленькой – и оттого особенно хрупкой. На одной записи она была единственным ребенком в окружении взрослых скрипачей – и смотреть на это было тяжелее всего. Лиза играла очень уверенно, но все же в ней чувствовалась уязвимость и невинность семилетней девочки. Насколько сильно давило на нее окружение взрослых? – невольно подумалось мне. Или, может быть, она все же делала то, что ей нравилось? Смогла ли она хоть немного насладиться детством?
– Бедная малышка… – прошептала я, прикасаясь к экрану.
Кассета закончилась, и я, чуть помедлив, вставила следующую, с пометкой «Римский музыкальный фестиваль, июнь 1987». Лизе было тогда четырнадцать. Качество видео оказалось намного лучше, и снимал, судя по всему, профессионал. Начало съемок, похоже, проходило в каком-то аэропорту. Группа энергичных подростков заняла места в зале ожидания, кто-то сидел, кто-то стоял – все смеялись и балагурили. Среди незнакомых лиц я искала лицо сестры, но не находила. На экране мелькали то лица детей, то недовольные физиономии взрослых, которых, кажется, раздражал галдеж и шум. Как я поняла, все эти подростки учились с Лизой в одной музыкальной школе и были примерно одного с нею возраста – именно с такими я чаще всего имею дело на своей работе. Тридцать или сорок ребят целиком заполнили собой зал ожидания, валяя дурака и болтая. Наблюдать за ними было довольно забавно, но меня интересовала сестра, которую я никак не могла отыскать посреди этого веселого неугомонного стада.
Вдруг на экране появился темноволосый мужчина и поднял руку. Подростки, как по волшебству, затихли, приняли благопристойный вид и обратили к нему свои лица. Мужчина был высоким и стройным, с тонкими и острыми чертами, которые, как ни странно, не делали его красивым. Едва заметно кивнув, он дал детям знак, и те, вынув из футляров инструменты – скрипки, альты, виолончели, – заиграли. Я не знала, что это за мелодия, но едва она, веселая и бойкая, разлилась по залу ожидания, как пассажиры, сидевшие до того с кислыми лицами, заметно оживились и стали улыбаться, а кое-кто даже захлопал.
Я не знала, что это за мелодия, но едва она, веселая и бойкая, разлилась по залу ожидания, как пассажиры, сидевшие до того с кислыми лицами, заметно оживились и стали улыбаться, а кое-кто даже захлопал.
Наконец я заметила Лизу. Она стояла в стороне и почти не попадала в кадр. Я узнала мальчика рядом с ней – того самого Мэтти с темными кудрявыми волосами. Когда мелодия закончилась, дирижер или учитель – не знаю, кем он там был, – сделал ей знак, и она вышла вперед. Затем мужчина поднял дирижерскую палочку, и Лиза начала играть. Она была необыкновенно хороша. Такая красавица! И очень походила на Дэнни. Черты ее лица были нежными и тонкими, однако, когда она прижимала к себе скрипку, вся ее хрупкость куда-то испарялась. Инструмент был полностью в ее власти. И это выглядело действительно гениально. Ее невероятный талант просто разрывал душу. Я же не могла отделаться от мысли: как дорого обошелся ей этот талант. Она заплатила за него всем, что у нее было.
Я прокрутила видео вперед и снова увидела на кадрах толпу подростков: расположившись перед фонтаном Треви, они вели себя как придурки, галдели и веселились. Там же, но чуть в сторонке, я заметила и сестру с Мэтти. Посмеиваясь, они о чем-то разговаривали и совершенно не выглядели частью толпы. После этого пошли кадры, как юные музыканты с сотней других скрипачей и виолончелистов выступают перед зрителями в каком-то огромном старинном здании с толстыми колоннами и настолько высокими потолками, что они не попадали в кадр. В какой-то момент от группы ребят, как и в аэропорту, снова отделилась Лиза и стала солировать. Она была одета во все белое и походила на ангела, спустившегося с небес. Между нею и дирижером, стоявшим на переднем плане на значительном расстоянии от нее, казалось, была протянута невидимая нить – настолько они были связаны. Эту музыку я узнала – то был скрипичный концерт ми минор Мендельсона. Отец постоянно его слушал. Всякий раз, как эта мелодия звучала в нашем доме, я приходила в восторг, но сейчас, когда я слышала, как ее исполняет Лиза, меня обуревали совсем другие чувства. Я сглотнула ком в горле, желая одновременно и выключить видео, и продолжить проигрывать его дальше. Когда камера сфокусировалась на сестре, я приблизила лицо к экрану и увидела ее длинные светлые ресницы и нежную морщинку между бровей, словно музыка причиняла ей боль. Как же мне не хватало Дэнни в эту минуту! Мне так хотелось разделить с ним свои чувства…
Я досмотрела первую часть концерта, но потом все же прервала просмотр: слезы сами собой лились и лились из глаз, и мне не удавалось унять их. И душило чувство утраты. Я потеряла сестру – потеряла ее сейчас, услышав ее игру и увидев ее на пленке живую. Ну как так могло случиться, что мы не встретились? Мне выпало всего несколько часов видеозаписи прошлого, но ощущение было таким, точно минул месяц – настолько я изменилась за эти мгновения. Да, я Лизу не знала. Но она очень повлияла на мою жизнь, и сейчас любовь к ней переполняла меня. Я осознала, что до настоящего момента во многом придумывала ее себе. Мне и в самом деле пришлось представлять, какая она была. Но теперь я увидела ее, ее фигурку, лицо и поняла, что все не так просто. За красотой игры было видно, как много она работала. И это ребенок! Совсем маленький на первой кассете – и полный надежд подросток на второй. Люди, слушавшие ее, могли оценить лишь талант, мастерство. Но разве же кто-то знал, что творилось в ее душе и сердце, пока она шлифовала игру?
Из-за чего же она сломалась? Из-за дирижера, который требовал от нее совершенства? Или из-за родителей? Может быть, бремя славы оказалось для нее непосильным? Я запустила пальцы в волосы, и слезы снова наполнили мои глаза. Как бы я хотела ее обнять! Крепко-крепко. Я бы сказала ей, что она не обязана быть совершенной – ей достаточно быть просто Лизой. Мне хотелось прикоснуться к тому хрупкому юному ангелу и шепнуть: «Держись, все будет хорошо».