Мне чуть ли не слышался детский смех, доносившийся из прошлых веков. Были они счастливы здесь? А как же не быть – с этаким кукольным домиком, всеми этими игрушками и богатым книжным шкафом?
Я повернулась к восточному крылу, в правой части которого притягивала взгляд двустворчатая дверь красного дерева. Раньше я не замечала этой комнаты; миссис Диллоуэй не показывала нам эту часть дома. Я подошла ближе и оглянулась, прежде чем взяться за ручку. Я медленно повернула ручку. К моему удивлению, она легко поддалась.
Дверь скрипнула, когда я толкнула ее, и я скользнула за порог. Внутри было холодно, и я поежилась, пока глаза привыкали к полумраку. Жаль, что рядом нет Рекса. Шторы были опущены, но я сумела разглядеть, что эта спальня раньше принадлежала женщине – очень важной персоне. На отороченном кружевами покрывале не виднелось ни единой морщинки, а большой шкаф у противоположной стены был распахнут, открывая длинный ряд платьев.
Я подошла к туалетному столику и рассмотрела набор гребней и зеркальце с выгравированными буквами А. М. Л. Это была личная комната леди Анны? Я посмотрелась в старое зеркало с кривой трещиной в середине. Леди Анна смотрелась в это самое зеркало в день своей смерти? Я прикоснулась пальцем к изломанной, как молния, трещине в стекле.
До сих пор слышу тот дождь за окном. Он стучал в стекло. И порыв ветра завыл в трещинах рамы, а мне в ноздри ударил аромат цветов – пьянящий, мускусный аромат, может быть, сирени – словно у меня за спиной стояла женщина, недавно опрыскавшая духами шею. Сердце неистово заколотилось у меня в груди, я быстро обернулась, и только тут заметила на комоде вазу с цветами. В большой хрустальной вазе стояли недавно срезанные пионы и несколько веточек пурпурной сирени. Это миссис Диллоуэй оставила их здесь? Зачем? Для кого?
Я подошла к комоду, чтобы получше их рассмотреть, и увидела на кружевном покрывале какую-то книгу. Довольно большого размера, она напоминала альбом с вложенными вырезками и фотографиями. Я открыла первую страницу и, прищурившись, прочла рукописную надпись: «Камелии Ливингстон-Мэнора; собраны Анной Ливингстон».
Я широко раскрыла глаза. Это был гербарий. Внутри в определенном порядке были разложены десятки засушенных цветков. Поблекшие и тонкие, как бумага, они были приклеены к страницам, а внизу от руки были написаны даты и название, а также содержалась подробная информация о том, как эти цветы надо сажать и ухаживать за ними. Рядом с цветком Petelo Camellia леди Анна написала: «Эдвард подарил мне это деревце на день рождения. Его доставили из Вьетнама, из рощи у подножия горы. Его ярко-желтые лепестки сразу подняли мне настроение. Он напомнил мне тот цветок, что я видела в ботаническом саду Чарлстона много лет назад».
Значит, лорд Ливингстон привозил жене редкие камелии, чтобы поднять ей настроение. Но почему она в этом нуждалась? Меня околдовало разнообразие камелий в альбоме – красные, розовые, желтые, разноцветные гибриды, камелии со всего мира.
Особое внимание я обратила на заметки у края каждой страницы.
«Не получала достаточно солнца в северной части сада. Перемещена на запад, где почва лучше. Больше дренажа». Вдруг я заметила особенную закономерность: каждый правый верхний угол страницы был помечен рядом цифр. Я вернулась к странице с Petelo и изучила код: 5:3:31:2:1. Под ним виднелись буквы: «Л. суссекс Герцберг». Вероятно, цифры означали код ботанической систематики, но эти слова не относились к этой камелии, и вообще я не знала камелий с подобными названиями.
Я пролистала весь альбом, пока не добралась до последней страницы, которая оказалась вырвана. О ее существовании напоминал лишь неровный обрывок. Кто вырвал ее? И зачем? Гербарий Анны был собран кропотливо и аккуратно. Конечно, это не она вырвала страницу.
На лестнице послышались шаги, и я поспешила в коридор, осторожно закрыв за собой дверь.
Засунув альбом под мышку, я пошла по коридору к лестнице и едва не столкнулась с миссис Диллоуэй.
– Мисс Синклер, – сказала она, поправляя розовые стебли в руке. – Разрешите мне… помочь вам?
– Да, – забормотала я, стараясь, чтобы она не заметила альбом. – То есть нет. Все в порядке.
– Конечно, конечно, – несколько подозрительно ответила она.
Я побежала в спальню и была рада увидеть сидящего на краю кровати Рекса.
– Вот ты где, – сказал он, отрываясь от книги.
– Я была в восточном крыле, – ответила я, садясь рядом. – И обнаружила одну комнату.
– Вот как? – заинтересовался он.
– Я вошла. Там было не заперто. Рекс, это было очень странно. Раньше это была комната леди Анны. Миссис Диллоуэй содержит ее, как будто Анна все еще жива. Там ее наряды, вещи. Даже живые цветы в вазе.
– А вот это уже жутковато, – заметил он.
– Да. – Я положила на кровать альбом с камелиями. – И посмотри, что я нашла.
– Что это? – Он взял альбом в руки.
– В этом гербарии она вела записи обо всех камелиях в поместье, с очень странными пометками. И видишь последнюю страницу? Ее вырвали.
Рекс некоторое время рассматривал альбом, потом пожал плечами.
– Может быть, одна из камелий погибла, и она не захотела оставлять страницу, где рассказывалось о ней?
Я покачала головой:
– Нет. Некоторые растения погибли во время снежной бури в 1934 году. Посмотри на эту, видишь? Но об этом прямо сказано на этой странице. Тут что-то другое.
Он почесал в затылке, а потом замер, словно его осенило.
– А что, если это какой-то шифр?
– Я тоже об этом подумала. Знаешь, это прекрасный сюжет для захватывающего романа.
Рекс улыбнулся мне:
– Спасибо.
– За что?
– За веру в меня. Знаешь, мои родители терпеть не могут эту затею с романом. Они бы предпочли, чтобы я основал инвестиционную компанию.
– Но ты бы был несчастен на такой работе, – сказала я.
Однако счастье Рекса и было первым в списке приоритетов у его родителей. По их мнению, человек с фамилией Синклер должен быть успешным управляющим, а не едва сводящим концы с концами романистом.
– Что ж, – сказала я, – посмотрим, что они скажут, когда твоя книга попадет в список бестселлеров «Нью-Йорк таймс».
Рекс усмехнулся.
– Мы уже почти промотали все наши сбережения. Пожалуй, мне нужно разработать запасной план, если этот литературный бизнес не выгорит. – Он пожал плечами.
Я покачала головой.
– Нет, подожди немного. Мой бизнес на взлете. И, – я помолчала, тщательно подбирая слова, – твои родители всегда помогут, если дело дойдет до разорения.
– Я не возьму у них денег, – ответил Рекс.
Это была его болевая точка. После того как его родители купили нам таунхаус в Нью-Йорке, они поставили нам дополнительные условия. Мой отец любил говорить: «Я привел тебя в этот мир, я могу и убрать», – но от родителей Рекса это звучало в несколько иной интерпретации: «Мы дали тебе привилегированную жизнь, мы можем и отобрать ее». Но они, конечно же, хотели ему только добра. Они с нетерпением ждали его на Рождество и на Пасху, и еще раз на день рождения бабушки. Думаю, с этим можно было смириться. Но когда его мать предложила ему обратить меня в англиканскую веру (она даже послала ему по почте членскую карточку с моим именем), он положил этому конец.
– Я не позволю им помогать нам, – с гордостью произнес он.