К тому же ты сам в лицо преступника не видел. Сбоку и издали. Может, и не Гурин это вовсе.
– Не исключаю. Почерк похож.
– Стал бы полицай к себе внимание привлекать, отобрав перронный билет у пацана? Он скрываться должен, забиться в глухой угол.
– Интерес у него в Балашихе есть. Думаю – не документы ли?
– Немцы поддельные документы своим агентам делали на высоком уровне. Видел я, очень качественные.
– Гурин – не агент, кто бы ему советский паспорт делал? Каким-то образом с немцами не ушел, живет по фальшивке. А Сенька-Неваляшка – пахан, к нему воры или грабители могут украденные документы принести.
– Переклеить фотокарточку, да еще чтобы комар носа не подточил, сложно. Но есть такие спецы. Знаешь, года два назад показывали мне одну сторублевку. Зэк в зоне нарисовал, на спор. Если бы не бумага простая, не отличишь от настоящей.
– Не знаешь в Балашихе никого из граверов или спецов, что документы подделывать могут?
– На высоком уровне – нет. Был один, во время войны еще, продуктовые карточки подделывал. Так его гэбэшники нашли, осудили, к стенке поставили. Кстати, ты документы в прокуратуру сдал?
– А как же? Обижаешь!
– Это я к слову. Пойдем в столовую, хоть поедим по-человечески, пока тихо.
Тихо – это когда нет выездов на происшествия или задержание подозреваемого. Поели не спеша, растягивая удовольствие. Собственно, не поздний обед это был, а ранний ужин.
– Служебное время кончилось, иди, отдыхай, – встал Николай.
Совет дельный, Андрей ему последовал и спать лег, за несколько дней усталость накопилась.
Ах как отлично выспался Андрей! К тому же сегодня суббота, завтра выходной. Тетка работала по шестидневной рабочей неделе. Сделал легкую физзарядку, принял душ холодный. Не потому, что закаливался или моржевал, горячей не было. Подумал – к тетке надо съездить в Москву. Нехорошо получается. Уехал и забыл. Вечером после работы поедет. Домашней еды поесть, тетку проведать. Уже не молодая тетка-то, болячки одолевают. Вдруг помощь его нужна?
В столовой съел на завтрак два пирожка с капустой да чай. Поразмышлял секунду – не взять ли с собой парочку на службу? Уж больно вкусные – свежие, теплые. Не стал брать. Направился в отдел.
Феклистов уже в кабинете, бумагами шуршит.
– Квартальный отчет надо делать. Ох, не люблю я это дело! Как счетовод. Кстати, Андрей, а постовой с вокзала жив?
– Не знаю, закрутился я как-то.
– Сходи в больницу. Если жив и в состоянии говорить, побеседуй. Он же с преступником рядом стоял, лицо видел.
– Ты же сам говорил – это дело транспортной прокуратуры и милиции.
– Чует мое сердце, столкнемся мы еще с этим мерзавцем.
– У меня срочных дел нет, прямо сейчас пойду.
Постового после реанимации доставили в городскую больницу. Хирурга Андрей уже знал. Только зашел в ординаторскую, хирург поднял голову от истории болезни.
– Только не говорите, что опять кого-то доставили.
– Не волнуйтесь, я постового с вокзала пришел проведать. Как его состояние?
– Когда «Скорая» привезла, думал – не вытянем.
Ранения тяжелые, крови много потерял. Хорошо, что запас нужной группы крови в холодильнике был.
– Побеседовать с ним можно?
– Не долго, десять минут, слаб он.
– Мне хватит. В какой он палате?
– Седьмой.
Андрей подосадовал на себя. Пришел в больницу, а передачу не взял. Не к бандиту раненому, а к товарищу по службе. Одно дело делают, хотя в разных подразделениях. Обругал себя последними словами, да уж поздно.
Андрей уселся на стул у постели раненого.
Был он бледен, лицо осунувшееся, грудь в бинтах.
– Я из уголовного розыска, фамилия Фролов. Я был на вокзале, когда все произошло.
Рожин едва заметно кивнул, облизал сухие губы.
– Дать воды?
На тумбочке стоял поильник, похожий на заварной чайник, только без крышки. Андрей поднес его к губам постового. Тот сделал пару глотков. Пил бы еще, но Андрей поильник убрал. Кто его знает, можно ли раненому много воды?
– Один вопрос. Ты его лицо видел? Если есть особые приметы, скажешь.
– Фиксы золотые… сверху… две…
Рожин говорил шепотом, с перерывами, слаб был. Андрей наклонился пониже, чтобы ни одного слова не пропустить.
– Ну, соберись с силами, вспомни еще что-нибудь.
– Я его… минуту видел… только анфас и справа.
– Левое ухо не видел?
Рожин мотнул головой.
– Глаза какие? Серые, карие, голубые?
– Не… помню…
– Блондин, брюнет, шатен?
– Стрижен коротко… или брит… не понять.
Раненый устал, говорил все тише. Андрей понял – надо уходить.
– Спасибо, парень. Ты выздоравливай, мы еще с тобой встретимся. А этого гада возьмем, не сомневайся.
Андрей решил сходить на вокзал, в линейное отделение милиции, не исключено, что у них появились какие-то новые сведения, улики, показания свидетелей. Он уже подходил к станции, как из вокзала повалили приезжие, пришла электричка. Тащили баулы и узлы, шли налегке, все с озабоченными лицами.
После Победы у народа был необыкновенный подъем, надеялись на лучшую жизнь, ведь такую тяжелую и долгую войну выдержали. СССР победил, но страна разрушена, промышленность медленно переходила с военной продукции на мирные рельсы. За годы войны была потеряна треть национального богатства, разрушено 1710 городов и поселков, 31 850 заводов, 65 тысяч железнодорожных путей. А главное – потеряно 27 миллионов человек. И хотя после победы над Японией большую часть армии демобилизовали, вернувшиеся мужчины не могли восполнить убыль. В марте 1946 года восстановили восьмичасовой рабочий день, ежегодные отпуска. СССР получил от поверженной Германии репараций на 4,3 миллиарда долларов. В послевоенное время в лагерях находились и восстанавливали народное хозяйство 1,5 миллиона немецких и 0,5 миллиона японских пленных, а также 9 миллионов наших заключенных, чей труд был каторжным, не оплачивался. В 1947 году отменили продуктовые карточки и провели денежную реформу.
Однако для народа надежды оказались несбыточными. Жизнь лучше не становилась.
При средней зарплате 450–500 рублей буханка хлеба стоила 3–4 рубля, килограмм мяса 28–32 рубля, килограмм сливочного масла 60 рублей; килограмм сахара – 15 рублей, десяток яиц 11 рублей.