И коричневый галстук.
— Видели фотографии с места преступления? — спросил он, беря со стола коричневый конверт.
— Еще нет.
Шарбонно достал пачку снимков, сделанных полароидом, и протянул мне:
— Их привезли вместе с телом.
Я кивнула и принялась рассматривать фотографии. Шарбонно пристально наблюдал за мной. Мне показалось, ему хочется увидеть меня напуганной, а потом рассказать об этом Клоделю. Так или иначе, он почему-то был крайне заинтересован моей реакцией.
Фотографии в хронологическом порядке воспроизводили приезд следственно-оперативной группы на место обнаружения трупа. На первой из них я увидела узкую улицу со старыми, но ухоженными трехэтажными домами из красного кирпича. Параллельно домам вдоль дороги в небольших квадратах земли, окруженных цементом, росли деревья. Перед каждым из домов темнели прямоугольные дворы, разделенные пополам дорожками, ведущими к металлическим лестницам с крутыми ступенями. Тут и там на дорожках стояли трехколесные велосипеды.
На нескольких следующих снимках были запечатлены разные виды одного из трехэтажных домов. Мое внимание привлекли несколько деталей. На панелях над дверями на третьем этаже чернели цифры 1407 и 1409.
Впереди, под одним из окон первого этажа, росли цветы. Я разглядела три заброшенных, прижавшихся друг к другу одиноких бархатца с крупными полузасохшими склонившимися головками. Выращенные и всеми забытые. К поржавевшей металлической ограде, обрамлявшей малюсенький передний дворик, был прислонен велосипед. Из травы торчал, пригнувшись к земле, будто желая спрятать надпись, плакат: «ПРОДАЕТСЯ».
Несмотря на чьи-то явные попытки придать этому дому индивидуальность, он выглядел так же, как остальные на узкой улице. Такая же лестница, такой же балкон, такие же двойные двери, такие же кружевные занавески на окнах.
Я задумалась: почему именно этот? Почему трагедия случилась не в каком-нибудь другом доме? Почему не в 1405-м? Или не в противоположном? Или не в том, который удален на квартал?
Одна за другой фотографии подпускали меня все ближе и ближе к жизни убитой женщины. Я неторопливо рассмотрела внутреннюю обстановку ее квартиры, обращая внимание на каждую мелочь, каждую деталь. Маленькие комнаты. Дешевая мебель. Неизменный телевизор. Гостиная. Столовая. Спальня мальчика с обвешанными хоккейными плакатами стенами. На кровати книга «Как устроена Вселенная». Я почувствовала приступ боли, хотя сомневаюсь, что книга каким-то образом связана с тем, что произошло.
Маргарет Адкинс любила голубой цвет. Все двери в ее квартире и все отделочные деревянные панели были ярко-голубыми. Как небо в Санторини.
Тело нашли в крохотной комнате слева от парадного входа. Одна дверь из нее вела в спальню для гостей, вторая — в кухню. Сквозь кухонный дверной проем виднелись столы и коврики рядом на полу. В тесной гостиной, где Адкинс умерла, стояли только телевизор, диван и сервант. Ее тело покоилось между ними, в самом центре.
Она лежала на спине, ноги широко расставлены. Одежду с нее не сняли, но край застегнутой спортивной куртки задрали, накрыв лицо. Запястья связали рубашкой, подняв руки над головой локтями наружу. Ее кисти безвольно свисали в стороны. Как в третьей позиции у начинающей балерины.
Разрез в туловище алел свежей кровью и был частично накрыт затемненной пленкой, окружавшей тело и все вокруг. На месте левой груди краснел квадрат, образованный рассечками плоти. Длинные перпендикулярные полосы пересекались под углами в девяносто градусов. Рана напомнила мне трепанацию на черепах древних майя. Только это увечье было нанесено на тело жертвы отнюдь не для избавления ее от боли и не для того, чтобы выпустить злого духа. Если какой-то фантом при этом и высвободился, то не из нее. Маргарет Адкинс стала дверью, сквозь которую к извращенной душе какого-то незнакомца пришло облегчение.
Брюки ее спортивного костюма были спущены до разведенных в стороны колен, а их эластичная резинка растянута до предела.
Брюки ее спортивного костюма были спущены до разведенных в стороны колен, а их эластичная резинка растянута до предела. Струившаяся из промежности кровь образовала на полу красную лужу. Маргарет Адкинс умерла в спортивных туфлях и носках.
Я без слов положила фотографии в конверт и отдала их Шарбонно.
— Ужасающе, правда?
Он убрал какую-то крупинку со своей нижней губы, осмотрел ее и смахнул с пальца.
— Да.
— Этот урод воображает себя черт знает кем! Хирургом или ковбоем! — Он покачал головой.
Я только собралась ответить, но заметила, что Даниель вернулся с рентгеновскими снимками и начал прикреплять их к кинескопу. Чуть сгибаясь в его руках, они издавали приглушенный звук, похожий на отдаленные раскаты грома.
Мы по очереди рассмотрели рентгенограммы, постепенно переводя взгляды от изображения головы жертвы к изображению ступней. На снимках черепа спереди и сбоку были видны множественные повреждения. Плечи, руки и грудная клетка не отличались ничем особенным. Что потрясло нас всех, так это снимок брюшного отдела и таза.
— Проклятье! — воскликнул Шарбонно.
— О боже!
— Merde!
В глубине брюшной полости Маргарет Адкинс белела маленькая женская фигурка. Мы в полном оцепенении уставились на нее. То, что мы сразу не заметили этот предмет, объяснялось единственным: он был введен через влагалище и продвинут слишком глубоко внутрь.
Мне показалось, меня насквозь протыкают раскаленной кочергой. Сердце заколотилось как бешеное. Я невольно прижала руки к животу и пристальнее вгляделась в фигурку.
Это была статуэтка.
Обрамленный широкими тазовыми костями, ее силуэт резко отличался от изображений органов. По всей вероятности, эта фигурка — с чуть выдвинутой вперед ножкой и склоненной набок головой — была изображением какой-то богини.
Некоторое время все молчали. В комнате царила полная тишина.
— Я увидел это, как только сделал рентгенограмму, — сказал наконец Даниель, порывистым движением возвращая на место съехавшие на кончик носа очки; его черты, подобно мордашке сдавленной резиновой игрушки, искривило судорогой. — Она… гм… наша Дева Мария.
Мы тщательнее рассмотрели снимок. Присутствие на нем маленькой фигурки усугубляло ужас ситуации, усиливало ее трагичность.
— Этот сукин сын точно больной! — выговорил Шарбонно, позволив эмоциям перехлестнуть холодность детектива из отдела убийств.
Меня его горячность поразила. Вряд ли она была вызвана в нем единственно невиданной формой зверства, с которой мы столкнулись. Наверное, столь сильное впечатление произвела на него статуэтка. Как и для большинства квебекцев, чья жизнь с самого детства пропитана традиционным католицизмом, для Шарбонно незыблемые церковные догмы, несомненно, представляли собой святыню.
Во всех нас живет благоговение перед религиозными символами, хотя от выполнения обрядов и соблюдения церковных правил многие отказываются. Носить наплечник, например, не согласится практически никто, но никто и не посмеет сжечь его. Я понимала Шарбонно. Я сама, воспитанная в другом городе, на другом языке, но тоже являясь членом человеческого рода, не могла заглушить в себе в этот момент обострившихся атавистических эмоций.
Последовала еще одна продолжительная пауза. Ее прервал Ламанш: начал говорить, медленно и тщательно подбирая слова. Я не могла понять, осознает ли он все последствия того, что мы видели, и не знала, осознаю ли их я. Но будь я на его месте, я сказала бы то же самое, только, наверное, громче.
— Мсье Шарбонно, я считаю, что вам и вашему напарнику следует серьезно побеседовать со мной и с доктором Бреннан. Уверен, вы в курсе, что данное дело и ряд других наводят нас на некоторые тревожащие подозрения. — Он помолчал, давая возможность детективу переварить его слова и прикидывая, когда нам лучше встретиться для беседы.