– Я должна покончить с собой.
Голос у нее был молодой и решительный.
– Минутку, – сказал я.
Снять трубку телефона, который звонил так долго, – первая ошибка газетчика.
За большими окнами была черная ночь. Табло сообщало, что в печать пошел третий выпуск. На часах перевалило за полночь. Уже среда.
Я прижал ладонь к трубке и огляделся. Вся ночная команда правщиков расположилась на диване и в креслах у стола – играли в карты. Весь угол провонял окурками и выдохшимся пивом.
Ночным редактором был в ту ночь Юлле. Он говорил по другому телефону. Он всегда трепался по телефону после третьего выпуска. У него баба была на Кунгсхольмен.
– У меня на семерке какая‑то чокнутая, – сказал я ему вполголоса.
Юлле кивнул, не слушая.
С дивана доносились ликующие крики – кто‑то пошел с козыря.
Я повысил голос:
– Юлле, черт тебя дери. У меня на проводе какая‑то чокнутая. В редакции есть же специалисты по чокнутым – так называемые журналисты. А я всего лишь фотограф.
– Алло, – нетерпеливо произнес женский голос в трубке.
Юлле сердито показал рукой на группу, занятую покером. Я скорчил ему в ответ гримасу: ну ясно, чокнутыми займутся не раньше, чем разыграют последнюю сдачу.
– Да, слушаю, – сказал я. – Прошу извинить, у нас тут небольшая неразбериха.
Ну вот, теперь я пропал, это точно. Чокнутые заводят ночью разговор по телефону самое малое на полчаса.
– Я понимаю, – сказала она вежливо.
Голос был сдержанный, хотя и чуть резковатый. Выговор правильный, как у образованной.
Я молчал, надеясь, что она добавит еще несколько слов и положит трубку. В комнате фотографов включили видик, там уже выдрючивались братья Маркс.
– Мне надо с кем‑нибудь обязательно побеседовать.
Она говорила с раздражением. Такие всегда чего‑то требуют. Я попробовал помолчать еще.
– О... преступлении, – упрямо продолжала она. – О преступлении, которое уже планируется.
Я устало помотал головой. Ну вот, пошли признания.
– Преступлении, о котором я знаю.
Выдала она себя. Вечно они стараются предстать в интересном свете.
– Гм, – сказал я. – Тебе бы поговорить с кем‑нибудь из отдела уголовной хроники. Погоди минутку.
Я крепко зажал трубку рукой и перевел дух. Отдел уголовной хроники. Да в эту пору вся уголовная полиция спит, а уж отдел уголовной хроники и подавно.
– Послушай, – услышал я в трубке решительный голос. – Я понимаю, что по ночам многие звонят – такие, у которых не все дома.
По крайней мере трезвая, подумал я.
– Бывает, – сказал я. – И мы со всеми разговариваем.
Это прозвучало так резко, что я сам передернулся. И услышал в трубке глубокий вздох:
– Ну так поговори со мной, черт возьми!
Правильно, так мне и надо.
– Самоубийство, – сказал я. – Зачем тебе кончать с жизнью? Ты молода, энергии в тебе вроде хоть отбавляй. Наверняка добиваешься всего, чего только пожелаешь.
– Ошибаешься, – отозвалась она. – Не знаешь, так не говори. Я, к твоему сведению, сижу в кресле‑каталке.
Черт. Я аж перекосился.
– А что случилось? – спросил я.
– Это к делу не относится, – сказала она нетерпеливо. Но голос снова стал вежливым. – Меня сбросил Сторми. Сторми – это жеребец, американской породы. Он меня сбросил, и жизнь моя кончилась.
Вот уж восемь лет как посадили в каталку.
Ночная команда орала в углу – разыграли очередную сдачу. Кто‑то размахивал картами, кто‑то стучал по столу, звенели бутылки и стаканы.
Она ждала ответа.
Я открыл рот и перевел дух. Кресло на колесиках. Что тут скажешь?
– Жизнь не кончается, даже если сядешь в каталку, – попробовал я.
Все великие истины банальны.
Молодой голос стал холодным.
– У тебя две ноги? – сказала она.
– Ну да, – сказал я.
– Ты на них сейчас стоишь?
Я посмотрел вниз, на свои джинсы. Из‑под них выглядывала пара крепких ботинок, прочно стоявших на полу.
– Да‑а...
– А я вот так не могу.
Я прикусил губу, чтобы не брякнуть какую‑нибудь глупость.
– Поговорим о чем‑нибудь другом?
– Ясное дело, – с готовностью отозвался я. – Но погоди минутку.
Слишком уж она рассудительно высказывается, да и решительно слишком.
– Юлле, – воззвал я.
Он опустил свою трубку.
– У меня на проводе девица, которая уверяет, будто собирается покончить с собой. Если ты гарантируешь, что она этого не сделает, я просто положу трубку. Если нет – давай помогай. Тебе за это деньги платят.
Юлле строго воззрился на меня. Работающие по временному найму не должны распускать язык. Чтобы те, что в штате, могли чувствовать себя спокойно.
– Вон там на диване сидит Тарн, – сказал он сурово. – Попроси его послушать.
А, значит, репортер из отдела уголовной хроники здесь. Я его не заметил.
– Послушай, – сказал я, поднимая обе руки с зажатой между ладонями трубкой, чтобы показать, что никак не могу отойти от телефона, – я по поручениям не бегаю.
Юлле одарил меня еще одним долгим взглядом. Но положил свою трубку, направился к картежникам и перегнулся через спинку дивана.
Тарнандер был не совсем трезв, но не помню, чтобы я когда‑нибудь видел его совсем трезвым. Он смотрел на меня, не говоря ни слова и не меняя выражения лица, пока Юлле говорил ему что‑то на ухо. Потом кивнул, поднялся и подошел к одному из ромбовидных пультов. Я снял ладонь с мембраны трубки и произнес:
– Ты уж меня прости.
Решительный голос был так же вежлив, как и раньше:
– Пожалуйста. А что ты там устраивал?
Тарн напялил наушники, воткнул штекер и показал, что готов. Теперь руководил он.
– Я постарался подключить кого‑нибудь из репортеров, которые могут заинтересоваться, – сказал я.
Тарн быстро взглянул на меня, потом осклабился и сделал мне длинный нос.
– Расскажи про преступление, – быстро сказал я, – которое планируется.
Она ответила не сразу:
– Это целая серия преступлений. Ты же понимаешь, я не стала бы звонить, если б речь шла о мелких деньгах. Но на карту поставлены большие деньги, да и жизни, человеческие жизни... люди умирать будут...
Тарн возился с магнитофоном. И одновременно пожимал плечами. Дескать, болтовня, и все.
– Я умру, – произнес энергичный молодой голос. – Я должна умереть. Только это может решить все проблемы.
Тарн покрутил пальцем у головы, классический жест. Она чокнутая, целиком и полностью. Одна из наших полуночных чокнутых.
– Ты боишься умереть? – спросила она. Тарн сделал мне знак, указал на меня пальцем: тебя спрашивает, с тобой разговаривает.
– Не знаю, – ответил я. – Умирать мне как‑то еще не приходилось.
Она разозлилась:
– Я не для того звоню, чтобы выслушивать дешевые остроты.
Тарн ухмыльнулся. Его магнитофон крутился. А я вдруг взбеленился:
– Милая девушка «Я‑должна‑покончить‑с‑собой»! Не думай, черт подери, что я шучу. Видывал я, как люди умирают. Я видел больше смертей, чем хотелось бы помнить.