Живет на Айл‑оф‑Бьют. Вышла замуж за фермера, он разводит овец. У нее четверо детей, по последним сведениям. Каллум продолжает бизнес отца. У него с дюжину рабочих на судне и в рыбной лавке. Совсем не изменился. Все так же чешет языком без перерыва, все такой же футбольный фанат. Его сын Джеми ухаживает за моей Эллой. Юан архитектор, а Моника врач.
– Так, значит, Юан все еще в поселке?
– Мм.
– И ты не вышла за него, да? – Глаза ее расширились, сверкают. – Скажи, что это неправда!
– Нет, что ты, конечно не вышла! – Гляжу на нее, как на сумасшедшую. – Господи! Это все равно что выйти замуж за брата!
– Грейс, у тебя нет никакого брата, вы всегда смотрели друг на друга такими глазами, что видно было, братской любовью тут и не пахнет.
– Перестань, Орла! – Делаю вид, что тема мне неинтересна. – Все это было давно и неправда.
– А он женат? Ты с ним видишься?
– Он женился на Монике.
Я произнесла эту фразу небрежно, она слетела с языка, как мороженое с горячей ложки.
– Что? Юан на Монике? – Она откидывается на спинку стула и хмурится, не отрывая от меня взгляда. – Я тебе не верю.
– Мм… – Мгновение молчу, задержав во рту глоток минеральной воды. – У них двое детей, мальчик и девочка. У Моники своя практика…
– Погоди‑погоди! – перебивает Орла. – Юан и Моника? Они женаты? Но это какой‑то нонсенс!
– В любви часто такое бывает, разве не так?
– Но Моника никогда не нравилась Юану. Ни капельки.
– Откуда ты знаешь?
– Это же очевидно!
– Ну, иногда так тоже бывает, подумай сама. Тебе кажется, что этот человек тебе не нравится, даже противен, и вдруг – бац! Амур делает свой выстрел, и ты готов.
– А ты как к этому относишься?
– Я? Я была за него очень рада!
– И нисколько не ревновала? Вы же были с ним неразлучны, как веревочкой связаны!
– Вовсе нет. Вот мы с тобой – да, – тычу я пальцем в нее, потом в себя, – мы с тобой были неразлучны.
– Юан любил тебя, – тихо говорит она. – Даже тогда, несмотря на шестнадцать лет, мне было видно.
Я смеюсь. Пожалуй, дело оборачивается серьезней, чем я думала.
– Я же сказала. Мы с ним были как брат и сестра. И до сих пор у нас такие отношения.
– Тогда за кого же вышла ты?
– За Пола. Он работает в университете. Преподает биологию моря.
– Я его знаю?
Тут приносят десерт. Я сую в рот ложку взбитых сливок с куском меренги и ощущаю острый вкус малины. Мне приходит в голову, что не стоит сообщать ей фамилию мужа, что надо как‑нибудь схитрить или даже просто придумать другую фамилию. Но мой брак уже для нее не секрет, она легко сама все узнает. И еще я надеюсь, что Юан ошибается. Если она намерена обнародовать правду о смерти Розы, это наверняка ее остановит.
– Это Пол Адамс.
Она смотрит на меня, разинув рот. Челюсть отвисает прямо на глазах. Я не отвожу взгляда. Успела к этому подготовиться. Даже репетировала. Знала заранее, что ей очень не понравится мой выбор. И не она первая. Почему люди думают, что знают меня лучше, чем я сама?
Я сверлю ее взглядом так, что она опускает глаза, берет стакан с водой, подносит к губам. Рука ее дрожит, и она пытается унять дрожь другой рукой.
– Не буду притворяться… ты меня очень удивила, – тихо говорит Орла.
– Не сомневаюсь.
Она делает короткий выдох:
– Пол Адамс?
Я не отвечаю.
– Грейс!
– Что?
– Тот самый Пол Адамс?
– Да.
– Отец Розы?
– Да.
– Не знаю, что и сказать… – Она откидывается назад, дергает себя за волосы и повторяет: – Просто не знаю, что сказать.
– Ты считаешь, что это дурной выбор? Но почему? Из‑за того, что тогда случилось с Розой? Мы познакомились, узнали друг друга поближе и полюбили. Потом поженились. У нас родились две девочки. Я люблю его до сих пор. Вот и все. – Аккуратно складываю салфетку на коленях. – Все, и хватит об этом.
– И ты счастлива?
– Да, счастлива.
Она улыбается:
– Ну что ж, я рада. Правда, честное слово, рада. Ты заслужила свое счастье. Впрочем, мы все его заслужили.
Не могу поверить, что она искренна. Жду, что она скажет еще что‑нибудь, что‑нибудь колкое, но она молчит. Мы заканчиваем с десертом, я тоже откидываюсь на спинку стула, поглаживаю живот.
– Вкусно здесь готовят.
Она кисло улыбается.
– А где ты остановилась? У мамы?
– Нет. В женском монастыре в Бордерс.
– В монастыре? В католическом монастыре? С монашками?
– Да.
– Не может быть! – смеюсь я.
– А что тут удивительного?
– Ну как же! Я ж помню, что твоя мать никакими пряниками не могла заманить тебя в церковь. Ты ж с двенадцати лет уже называла себя атеисткой, забыла?
– Мм… да, я и была атеисткой. Но я изменилась. Ухожу в монастырь, для начала послушницей. Хочу стать монахиней.
– Потрясающе… впрочем, что я, ладно. – Пожимаю плечами. – Это дело твое.
Я улыбаюсь, стараюсь делать это искренне. И вдруг понимаю, что действительно улыбаюсь искренне. Правда, это как‑то не вяжется с ней, но, ей‑богу, мне хочется пожелать ей удачи.
– Я, конечно, удивлена, но… это хорошо.
– А что тут удивительного? Ты же за Пола Адамса выскочила? А этот номер почище будет.
– Что‑о?
– А ты чего ждала? Что я ничего тебе не скажу? Ошарашила и думаешь, что я буду только улыбаться и поздравлять, да? – Голос ее становится жестким и неприятным. – Пол Адамс! Ты что, черт возьми, с ума сошла? Отец Розы! Ты вышла за отца Розы!
Я сижу, откинувшись на спинку и сложив руки на груди.
– Интересно выражается будущая монашенка, – говорю я спокойно. – А я все думала, когда же прежняя Орла покажет зубки.
– А что такого? Я обрела Бога, в нашем возрасте это неудивительно, такое часто случается. А вот ты…
– Ты мало знаешь, Орла, о моей взрослой жизни, как, впрочем, и я о твоей… – Неожиданно меня охватывает усталость. Я откидываю волосы назад и с усилием заставляю себя сидеть прямо. – Так что давай‑ка лучше перестанем притворяться друг перед другом, и ты прямо скажешь, зачем сюда явилась и что тебе от меня надо.
– Ну хорошо. – Она переводит дух, отодвигает стакан с водой в сторону и кладет руки на стол. – Может, тебе это и не понравится, но я хочу, чтобы ты помнила: зла я на тебя не держу.
– Ладно, ладно, выкладывай.
– Просто хочу исправить прежние ошибки. Хочу примириться с людьми, которым сделала больно.
У меня холодеют сначала кончики пальцев, потом руки, затем холод охватывает все тело, и я начинаю мелко дрожать.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Я ходила на исповедь, исповедалась. И теперь мне нужно исповедаться перед людьми, которым мои поступки причинили вред, – говорит она не то чтобы весело, нет, но каким‑то отвратительно слащавым тоном.