Она писала тебе, ты знаешь это?
Киваю.
– Но ты ни разу ей не ответила.
Я молчу. Отказываюсь признать себя виноватой и в этом. В конце концов, не Орла убила Розу, ее убила я. Именно мне пришлось жить с теми же людьми, ходить по тем же улицам, днем и ночью ощущать присутствие Розы рядом и нести в себе это чувство доныне, хранить в душе эту тайну, опасную, как рак.
– У нее есть какие‑то доказательства?
Отзываюсь как можно более небрежным тоном:
– Доказательства чего?
Анжелин отпивает из чашки, возвращает ее на блюдечко и выпрямляет спину:
– Ты производишь впечатление женщины, обладающей жизненным опытом, Грейс. Как на твой взгляд, всегда ли полезно быть искренним?
– По возможности.
– И тем не менее ты способна хранить тайны, правда?
Отвечаю не сразу. Интересно, много ли она знает, Анжелин, с ее испытующими глазами, острым умом, достаточно широкими взглядами, терпимыми к вульгарным и неприкрытым изменам и лжи, если она несет хоть какую‑то выгоду. Могла ли Орла рассказать ей о том, как погибла Роза? Письма ко мне, оставшиеся без ответа, новая школа, отсутствие друзей и подруг – не подтолкнуло ли ее все это поверить нашу тайну матери? Вряд ли. И я не собираюсь поддаваться давлению и говорить нечто такое, о чем потом стану жалеть.
На подносе серебряная сахарница с коричневым сахаром. Беру крохотные щипчики, подхватываю ими кусочек, кладу в чашку. На поверхности напитка появляются пузырьки, я медленно размешиваю, делаю маленький глоток. Все это время Анжелин внимательно за мной наблюдает. Явно ждет, когда же я дам слабину. Но я не собираюсь отступать.
– Значит, когда вы уехали из Шотландии, Орла была несчастлива?
– У нее был кризис, нервное расстройство. Она совершила глупую ошибку, пришлось делать аборт, но это еще не все… пришла, как говорится, беда – открывай ворота. – Она тяжело вздыхает. – Ее госпитализировали, и в больнице она выбросилась из окна. Слава богу, отделалась сотрясением мозга и сломанным бедром, но осталась, как видишь, живехонька.
Анжелин смотрит на меня, ждет реакции. Ломаю голову, зачем она мне все это рассказывает, с такой откровенностью, с такими подробностями. В голове теснятся вопросы: «Аборт? Попытка самоубийства? Но почему? Что произошло?» – однако я стараюсь сохранять бесстрастное лицо. До тошноты устала думать и про Орлу, когда она была юной, и про ту женщину, в которую она превратилась теперь, но меня не покидает чувство, что, если я слишком энергично стану добиваться ответов на свои вопросы, Анжелин замолчит и мне придется убираться несолоно хлебавши.
– Вам, наверно, нелегко пришлось в это время.
– Это все были трюки, театральные жесты, ничего больше. – Она сопровождает слова резким движением кисти. – Печенья?
– Да, спасибо.
Я откусываю кусочек печенья. На вкус – прессованные опилки.
– А что случилось с Роджером?
Она бросает на меня быстрый взгляд.
– Орла сказала, что он умер.
– Ничего он не умер! – восклицает она сердито. – С Роджером я развелась десять лет назад.
– Орла сказала неправду? – быстро спрашиваю я, не веря собственным ушам.
Зачем она это сделала? В ушах моих звучит голос Юана, который дает на этот вопрос недвусмысленный ответ: «Она хотела встретиться с тобой и была готова на любую ложь, чтобы добиться своего».
– Может, неправду, а может быть, ты просто неправильно ее поняла, – равнодушно говорит Анжелин. – Это совершенно не важно. Важнее то, что в этом году моей дочери исполнилось сорок лет, а чего она в жизни добилась? Мужа нет, детей нет, собственности тоже нет, долги и пагубные привычки, да вдобавок…
Она умолкает, снова выпрямляет спину и поворачивает голову, глаза закрыты, подбородок низко опущен.
Меня поражает, что каждое ее движение продуманно, многозначительно. Всю эту пантомиму она проделывает специально для меня.
– Пагубные привычки? – переспрашиваю я, понизив голос.
– Да, Грейс. Моя дочь – наркоманка… точнее, была наркоманкой, – поправляется Анжелин, – потом бросила… правда, мы знаем об этом только с ее слов. Но какое значение имеет то, что случилось много лет назад? В жизни всякое бывает, и плохое, и хорошее. Главное – как мы с этим справляемся.
Ее слова отзываются болью в моей душе. Роза погибла двадцать четыре года назад, и что я сделала? Скрыла правду. Да, я старалась возместить Полу его утрату, быть хорошей женой и матерью, но главное… я тщательно скрывала истину.
– Ну а у тебя как дела? – Анжелин одаряет меня открытой улыбкой. – Расскажи, как муж, как дети.
Настроение ее снова меняется, но мне нельзя подыгрывать ей. Нельзя позволить ей увлечь меня в светскую болтовню.
– Все хорошо, живем дружно и счастливо. Я ведь пришла к вам затем, чтобы и дальше все было так же.
– Надо же, как заговорила. Грубишь, милочка. – Она делает паузу, хочет еще более подчеркнуть свой резко охладевший тон. – Но позволь мне напомнить, что это ты явилась ко мне, а не наоборот. Что ты находишься в моем доме!
В ее словах столько враждебности, что мне становится как‑то не по себе, даже страшно. Появляется ужасное чувство, что она видит меня насквозь, как и Орла. Ощущаю, как почва уходит из‑под ног, чувствую себя перед ней снова маленькой девочкой, хочется скрыть свои переживания, отступить. Но разум подсказывает, что этот дом надо покинуть, лишь получив об Орле как можно больше информации.
– Вы играете со мной, Анжелин. И мне это не нравится.
Она смеется. Смех ее глубокий, гортанный, смеясь, она запрокидывает голову и не сдерживает эмоций – так смеются девчонки‑подростки.
– Грейс! Tu es si grave!
Она протягивает руку, хочет коснуться моего колена, но я вовремя отодвигаюсь.
– Все это действительно очень серьезно.
Глаза ее вспыхивают.
– Ну хорошо. – Ее губы принимают нейтральное выражение. – Может быть, истина даст тебе возможность помочь и себе, и моей дочери. Когда‑то она любила тебя, очень любила… и, может быть, вы снова полюбите друг друга.
В последнем я сильно сомневаюсь, но не говорю ни слова.
– Дело в том, что Орла несколько лет провела в тюрьме. Вышла четыре месяца назад.
Кажется, само время вдруг замерло на месте, настолько я ошарашена.
– В тюрьме?
– Да, в тюрьме, и ей надо время, чтобы прийти в себя, разобраться, что к чему. Отсюда и эти дела с монастырем. Вздор и чепуха.
Она потирает руки.
– И здесь ей может помочь друг, человек, который облегчил бы ей возвращение в нормальное общество. Шотландия занимает особое место в ее сердце. – Она вытягивает ко мне палец, потом прикладывает его к губам. – Я надеюсь, что могу доверять тебе, надеюсь на твою рассудительность. Мюррей ничего не знает, я ограждаю его от всех этих неприятностей.
– Неприятностей? Вы называете срок в тюрьме неприятностями?
– Я что, неправильно употребила английское слово?
Она пытается разыграть удивление, но брови остаются на месте, а на лбу ни единой морщинки. Английским она владеет в совершенстве. Уж я это знаю, знает и она.
– Но за что ее посадили? – спрашиваю я. – Что‑то серьезное?
– Да. Понимаешь… – она встает, – Орлу всегда тянуло ко всяким подонкам… Ты хочешь подробностей? Не стану их приводить, пусть сама тебе расскажет при случае. И на этом все, Грейс! Мне кажется, мы достаточно пообщались.