Американец вытянул пинтовую бутылку ржаного виски из кармана пиджака и поднял, демонстрируя мне этикетку.
– А могут ваши навыки безупречного хозяина обеспечить пару чистых стаканчиков?
– Это мигом! – Я никак не мог сообразить, что ему нужно. Но уж точно не две комнаты по дешевке – вид у него совсем не тот. И если в его ботинках, до блеска отполированных, и таилась какая ядовитая крыса, я еще ее не учуял. Но вот виски пахло великолепно – честное слово старого гурмана. – А как же ваш друг в машине? Он к нам не присоединится?
– Нет, он не пьет.
Я принес стаканы и не успел спросить, желает ли он добавить в виски воды, как американец уже наполнил оба до краев. Подняв свой против света, он медленно проговорил, задумчиво разглядывая меня:
– Знаете, а вы мне кого‑то напоминаете, но вот кого, никак не могу вспомнить.
Я пропустил его замечание мимо ушей. Такое может отпустить только американец или англичанин. В сегодняшней Германии никто не желает припоминать никого и ничего – привилегия побежденных.
– Ну ничего, всплывет, – тряхнул он головой. – Я никогда не забываю лиц. Ладно, неважно. – Он отпил виски и отставил стакан в сторону. Я отхлебнул свое. Я оказался прав: виски было отличным, про что я ему и сказал.
– Послушайте, – начал он. – Так случилось, что ваш отель очень подходит для моих целей. Мне требуются, как я уже сказал, две комнаты на ночь. А может, на две. Зависит от обстоятельств. Деньги у меня есть. Наличные. – Вынув из заднего кармана пачку новехоньких дойчмарок, он снял серебряный зажим и, отсчитав пять двадцаток, что было раз в пять больше цены за две комнаты на две ночи, шлепнул их на стол передо мной. Такие деньги предполагают отсутствие лишних вопросов.
Я допил виски и позволил себе перевести глаза на пассажира, по‑прежнему сидящего в «бьюике» на улице. Последнее время я стал несколько близорук, а потому прищурился, стараясь разглядеть его получше. Американец опередил мои вопросы:
– Вы удивляетесь, что с моим другом? Не из странненьких ли? – Он снова наполнил стаканы и ухмыльнулся. – Не волнуйтесь. Теплых чувств друг к другу мы не испытываем, коли вы такое подумали. Если вам доведется поинтересоваться его мнением обо мне, то, думаю, он ответит, что ненавидит меня всем нутром, мразь такая.
– Приятный компаньон в путешествии, – заметил я и взялся за вновь полный стакан. До сотни марок я пока что не дотрагивался, по крайней мере руками. Однако глаза мои то и дело утыкались в эти пять купюр, и американец, заметив это, сказал:
– Давай же, бери деньги. Мы оба знаем, что они тебе нужны. Этот отель не видел постояльцев с того дня, как мое правительство прекратило судебное преследование преступников в Дахау, то есть с прошлого августа. А тому уже почти год, точно? Неудивительно, что твой тесть покончил с собой.
Я молчал. Запашок притаившейся крысы уже щекотал мне ноздри.
– Несладко, наверное, тебе приходится, – продолжил американец. – Очень несладко. Теперь, когда судебные процессы закончились, кому охота приезжать и проводить тут отпуск? Дахау – это вам не Кони‑Айленд, верно? Конечно, может, тебе еще и повезет. Может, заполучите с десяток евреев, которым придет охота прогуляться по аллее памяти.
– Переходи к сути, – перебил я.
– Ладно, – согласился американец, залпом допил виски и достал из кармана золотой портсигар, – герр комиссар Гюнтер.
Я принял предложенную сигарету и позволил ему дать мне прикурить. Спичку он зажег о ноготь большого пальца.
– Ты все‑таки поосторожнее, – заметил я, – а то, пожалуй, испортишь себе маникюр.
– Или его мне можешь испортить ты? Так?
– Все может быть.
– Не стоит хамить мне, приятель! – расхохотался он. – Другие уже пробовали – эти фрицы до сих пор выгребают крошево изо рта.
– Ну, не знаю, – протянул я. – Не похож ты как‑то на крутого парня. Или в этом сезоне у крутых модно так одеваться?
– Знаешь ты там чего или не знаешь, Берни, старина, не так уж для меня и важно. Позволь для начала рассказать тебе, что знаю я. А знаю я много. Например, что вы с женой приехали сюда прошлой осенью, чтобы помогать старику управлять отелем. А он покончил с собой как раз накануне Рождества, и твоя жена свихнулась из‑за этого. И что раньше ты служил криминал‑комиссаром в «Алексе», в Берлине. Полицейским был. Как и я.
– Ты не похож на полицейского.
– Спасибо. Принимаю как комплимент, герр комиссар.
– Комиссаром я был десять лет назад. Служил инспектором, потом частным детективом.
Американец резко кивнул на окно:
– Тот парень в машине прикован к рулю наручниками. Он военный преступник. Таких ваши газеты называют «Красная Куртка». В войну он работал тут, в Дахау. Сжигал трупы в крематории, за что и был приговорен к двадцати годам тюрьмы. Если спросишь меня, так он заслуживает, чтоб его вздернули на виселице. Все они заслуживают виселицы. Но если б его повесили, то он не сидел бы сейчас в машине, помогая мне в расследовании. И я не имел бы удовольствия познакомиться с тобой.
Янки пустил струю дыма в резной деревянный потолок и снял крошку табака со своего розового красноречивого языка. Врежь я ему коротким апперкотом – он лишился бы его кончика. Я был заодно с парнем в машине, ненавидевшим янки. Мне тоже не нравились манеры американца и чувство превосходства, какое он тут демонстрировал. Но бить его, пожалуй, не стоит. Я находился в американской оккупационной зоне, и оба мы знали: американцы легко могут обеспечить мне немалые неприятности, а я их не желал. Особенно после всех трудностей, что поимел с Иванами. Так что кулаки свои я попридержал. К тому же мешало еще одно маленькое обстоятельство – сотня марок. А сотня марок они и есть сотня марок.
– Парень этот, что сидит в машине, оказывается, был другом твоего тестя. – Отвернувшись, янки двинулся в бар. – Думаю, он с дружками своими, эсэсовцами, частенько наведывался сюда. – Я увидел, как он обежал взглядом грязные стаканы на стойке, забитые окурками пепельницы и пивные потеки на полу. Всё мои следы. Бар был единственным местом в отеле, где я по‑настоящему чувствовал себя как дома.
– Наверное, твой бар знавал времена и получше, а? – Он расхохотался. – Знаешь, Гюнтер, тебе, по всему видать, надо снова стать копом. К гостиничному делу ты не годишься, это уж точно.
– Никто не умоляет тебя оставаться тут и брататься со мной.
– Брататься? – снова расхохотался он. – Ты думаешь, мы этим занимаемся? Нет, что ты! Я никак не могу испытывать братских чувств к человеку, способному жить в таком месте.
– Не напрягайся. Я в семье единственный ребенок и потому подобных чувств начисто лишен. Если откровенно, по мне так лучше окурки из пепельниц выковыривать, чем болтать с тобой.
– Знаешь, Вольф, тот парень в машине, – перебил американец, – такой предприимчивый тип! Прежде чем сжигать трупы, он выдергивал у них щипцами золотые коронки. А еще у него был секатор – откусывать пальцы с обручальными кольцами. У него даже водились специальные щипцы, ими он обыскивал интимные местечки мертвецов, разыскивая свернутые купюры, драгоценности и золотые монеты. Поразительно просто, чего он только не находил. Хватило добра, чтобы заполнить ящик из‑под винных бутылок.