– У Голомба был глубокий, мрачный голос, очень гармонирующий с обилием волос на теле. Он напоминал мне дрессированного медведя. – Мы отвезем тебя в Иерусалим, оттуда вы с Файвелем на поезде поедете в Суэц, а потом в Александрию. Заплатим тебе, сколько попросишь. Помоги нам, Гюнтер. Помоги сделать эту страну достойной. Все ненавидят евреев, и правильно. У нас нет ни порядка, ни дисциплины. Мы слишком долго замыкались только на себе. Наша единственная надежда на спасение – это массовая эмиграция евреев в Палестину. Европа для евреев закончилась, герр Гюнтер.
Полкес перевел последние слова и пожал плечами:
– Элиаху – сионист‑экстремист. Но его мнение разделяют многие члены «Хаганы». Лично я не согласен с тем, будто евреи заслуживают ненависти. Но он прав в том, что нам нужна твоя помощь. Сколько ты хочешь? Стерлинги? Марки? Может, золотые соверены?
– Из‑за денег я вам помогать не стану, – покачал я головой. – Все суют мне деньги.
– Но ты нам все‑таки поможешь, – заключил Полкес. – Верно?
– Да, помогу.
– Почему?
– Потому что я был в Дахау, господа. Лучшей причины для помощи и придумать не могу. Если бы вы видели концлагерь, то поняли бы.
Каир – это бриллиант в ручке веера – дельте Нила. Так, во всяком случае, описывает его мой «Бедекер». Вообще‑то я этому путеводителю доверяю, но мне город показался больше похожим на вымя на брюхе коровы, которое кормит представителей всех племен в Африке; на континенте это был самый большой город. Но слово «город» – не совсем точное определение для Каира. Каир не просто метрополия, он – настоящий остров, историческое, религиозное и культурное сердце страны; город, ставший моделью для всех других, строившихся после него, но оставшийся неповторимым. Каир и притягивал, и вызывал у меня тревогу.
Я поселился в отеле «Националь», в квартале Исмаил, находившемся меньше чем в километре от Нила и музея Египта. Файвель Полкес жил в «Савое», который располагался на южном конце той же улицы. Размерами «Националь» не уступал крупной деревне, а номера там были огромные, как зал для боулинга. Некоторые были приспособлены под курильни, оттуда доносился едкий запах, и не меньше десятка арабов сидели там на полу, скрестив ноги, куря трубки‑кальяны, размерами и формой походившие на лабораторные реторты. В вестибюле сразу бросался в глаза огромный щит английского информационного агентства «Рейтер», и, когда ты входил, так и казалось, что сейчас увидишь лорда Китченера, восседающего в кресле, почитывающего газету и крутящего нафабренные усы.
Я оставил записку для Эйхмана, а позже встретился с ним и Хагеном в баре отеля. С ними пришел третий немец – доктор Рейхерт, тот самый, что работал в Германском агентстве новостей в Иерусалиме, но он, извинившись, быстро ушел, жалуясь на расстройство желудка.
– Съел, видимо, что‑то не то, – заметил Хаген. Я прихлопнул муху, усевшуюся мне на шею:
– А может, наоборот, что‑то ест его.
– Вчера вечером мы были в баварском ресторане, – объяснил Эйхман, – рядом с Центральным вокзалом. Только сдается мне, ресторан этот не очень‑то баварский. Пиво было ничего, сносное. Но венские шницели, по‑моему, готовили из конины. А то и из верблюжатины.
Застонав, Хаген схватился за живот. Я сказал им, что привез с собой Файвеля Полкеса и тот остановился в «Савое».
– Вот и нам тоже нужно было там остановиться, – пожаловался Хаген и тут же добавил: – Я знаю, зачем Полкес приехал в Каир, но зачем ты пожаловал сюда, Папаша?
– Ну, во‑первых, мне показалось, наш еврейский друг до конца так и не поверил, что вы и в самом деле тут.
Так что можешь назвать мой приезд жестом доброй воли, если желаешь. А еще одна причина – я разделался со своим поручением быстрее, чем рассчитывал. И решил, что лучшего случая посмотреть Египет мне не выпадет.
– Спасибо, – поблагодарил Эйхман. – Ценю, что ты привез его сюда. Иначе мы, пожалуй, могли и не встретиться.
– Гюнтер – шпион, – упорствовал Хаген. – Нашел кого слушать.
– Мы подали заявление на получение палестинской визы, – продолжил Эйхман, игнорируя парня. – И нам снова отказали. Хотим подать еще одно завтра в надежде, что наткнемся на консула, который не испытывает неприязни к немцам.
– Не немцев англичане не любят, а нацистов, – объяснил я ему и замолк, но, поняв, что подворачивается удобный случай снискать их расположение, добавил: – Однако кто знает? Может, чиновник, к которому вы попали в прошлый раз, был жид.
– Вообще‑то, – заметил Эйхман, – он был, по‑моему, шотландец.
– Послушайте, – я взял тон усталой откровенности, – буду играть с вами в открытую. Совсем не ваш босс Франц Зикс попросил меня шпионить за вами, а некий Герхард Флеш из гестапо, из отдела по еврейскому вопросу. Он пригрозил, если я откажусь, как следует поворошить мое расовое происхождение. Конечно, это блеф. В моей семье жидков нет. Но сами знаете, каковы эти гестаповцы. Пропустят человека через все круги ада, пока докажешь, что ты не жид.
– Ну ты‑то, Гюнтер, уж меньше всех похож на еврея, – сказал Эйхман.
Я пожал плечами:
– Он охотится за доказательствами коррумпированности вашего департамента. Конечно, доказательства я мог бы ему представить еще до отъезда из Германии – я про свою встречу с Зиксом и Бегельманом. Но я ничего не сказал.
– А что теперь ты намерен ему сообщить? – осведомился Эйхман.
– Немного. Что визы вы не получили, а потому подходящего случая следить за вами у меня не было. Я понял только, что вы мошенничаете с расходами на поездку – какую‑то информашку надо же ему подкинуть.
Эйхман покивал:
– Ладно, нормально. Хотя доискивается он, разумеется, вовсе не этого. Гестапо нужны факты посерьезнее, чтобы оттянуть на себя все функции нашего департамента. – Он хлопнул меня по плечу. – Спасибо, Гюнтер. Ты настоящий мужик. Да, можешь сказать ему, что я купил новый легкий костюм, «тропик», за счет расходов. И он отвяжется.
– Но ты и правда купил его за счет расходов, – вставил Хаген. – Не говоря уже о целой куче всякого барахла: тропические шлемы, и москитные сетки, и туристические ботинки. Рюкзак у тебя раздулся, как у итальянского солдата. Не купил только самое нужное – пистолеты, а мы вот‑вот отправимся на встречу с самыми опасными террористами на Среднем Востоке…
Эйхман скривился, что не составило ему особого труда: обычное его выражение всегда напоминало гримасу, а губы вечно кривились в циничной ухмылке. Всякий раз, когда он поглядывал на меня, казалось, сейчас он выпалит, что ему не нравится мой галстук.
– Ну извини, – бросил он Хагену, – что я могу теперь поделать?
– Мы уже заходили в наше посольство, просили у них оружие, – сообщил мне Хаген, – но там не выдают без официального разрешения из Берлина. А если мы запросим Берлин, над нами будут смеяться.
– А разве нельзя зайти в оружейный магазин и купить? – удивился я.
– Англичан так тревожит ситуация в Палестине, что они запретили в Египте продажу оружия, – объяснил Хаген.
Я все придумывал способ, как бы втереться на их встречу с Хадж Амином, и теперь меня осенило – как.