Такими вот железяками в Министерстве обороны любят скрывать свои секреты – а Гулду, похоже, надо было запрятать свою недоеденную картошку фри.
Никогда не знаешь, в какой момент ты пересек грань дозволенного. Когда я это сделал? Выслеживая Гулда? Или когда соврал стюарду? Или когда скользнул в шкафчик для гостей спортзала в дальнем углу раздевалки? Или когда я проторчал в нем несколько часов, пока не услышал, как прокашлялся в дверях последний посетитель, пока не увидел сквозь вентиляционные отверстия, как погасили свет, и до меня донеслось, как захлопнулась дверь, пустив по кафельным стенам эхо, и провернулся ключ в замке?
Как бы то ни было, теперь я точно знал, что перешел границу. И совершил я вовсе не грабительский налет на школьную витрину. Я представил типов из Трехсторонней комиссии, которые частенько сюда наведывались, – едва ли они по‑доброму воспримут мое бессовестное вторжение. Однако по некоторым причинам я не испытывал внутренней потребности послать все это к чертям, оставшись на тропе честности, с которой я не сошел, оказавшись перед открытым сейфом в «Барлее». Что‑то все же было такое в солидном прикрытии фирмы Дэвиса! Как будто мои сомнительные средства теперь имели вполне законное обоснование. Да, я хитростью прорвался в клуб – но если правильно раскину карты, то, возможно, сумею в дальнейшем обернуть свое нынешнее вторжение реальным принятием в этот мир.
Или, может, за пять‑шесть часов сидения в проклятом шкафчике я успел себя уболтать?
За полчаса до полуночи я решил, что теперь я уж точно в безопасности, и выбрался наружу. Вскрыть замок «Сарджент и Гринлиф» – по крайней мере, не имея при себе жидкого азота – в принципе невозможно. Запертый до утра в цокольном этаже, я имел предостаточно времени, чтобы измыслить другие варианты. Шкафчик Гулда граничил задней стенкой с другим шкафчиком, открытым и пустым. Тот, кто все это строил, определенно думал не о безопасности, а о внешнем лоске и витиеватой резьбе по красному дереву. Вроде бы какой пустяк – выкрутить тридцать шесть шурупов! Но сказать это куда проще, нежели сделать, когда ковыряться вынужден пальцами да кончиком ключа.
Возился я пять часов. От этого занятия кончики пальцев покраснели и опухли. Всякий раз, когда в старых стенах разносился громкий скрип или я видел у входа в раздевалку внезапный проблеск света, я нырял в безопасное укрытие шкафчика. Я знал, что эти вертящие миром типы любят просыпаться ни свет ни заря. В «Группе Дэвиса», к примеру, неизменно предлагали завтрак в шесть утра – сами понимаете, после сквоша. Когда сквозь цокольное окно начали просачиваться в раздевалку предрассветные голубоватые сумерки, у меня уже выступил пот. Наконец послышалось знаменующее приход стюарда бряканье ключей, и сердце у меня отчаянно заколотилось, как у крохотной птички колибри. От долгого выковыривания шурупов кутикулы кровоточили. Когда я уже выдернул последний шуруп и выставил заднюю панель, с лестницы донеслись голоса.
В шкафчике у Гулда лежали трусы с защитной «ракушкой» и старая, потертая сумка‑даффл для сквоша. В даффле обнаружились двенадцать коричневых пакетов. В сумме сто двадцать тысяч баксов аккуратными пачечками. Не мудрено, что я не смог его переубедить.
Никогда не возвращайся на место преступления. Это, конечно, хороший совет – но к тому времени, когда я высвободился из «Метрополитен‑клаба» и приехал на работу, у меня уже не было выбора.
Я спросил у Маркуса, где планируется встреча Дэвиса с Гулдом.
– В «Метрополитен‑клабе», – ответил тот.
У меня сильно екнуло внутри.
– За обедом?
– За завтраком, – ответил он, глядя на телефон у себя на столе. – Возможно, прямо сейчас.
И вот, воняя потом после ночного бдения у шкафчика, я шуровал по 17‑й, а затем по Эйч‑стрит в северо‑западном направлении под неусыпным оком секретной службы, что следила за происходящим с окружавших Белый дом высоток.
– Возможно, прямо сейчас.
И вот, воняя потом после ночного бдения у шкафчика, я шуровал по 17‑й, а затем по Эйч‑стрит в северо‑западном направлении под неусыпным оком секретной службы, что следила за происходящим с окружавших Белый дом высоток. Камеры видеонаблюдения понатыканы там на каждом углу. С задней стороны «Метрополитен‑клаба» – как раз там, где я выбрался пару часов назад, – полицейский изучал сломанную оконную защелку. В вестибюле было около полудюжины копов и, естественно, давешний стюард.
На меня он поглядел совсем не дружелюбно. Я сообщил ему, что должен повидаться с Генри Дэвисом, и пристроился в библиотеке. Не спуская с меня глаз, он отошел переговорить с копами. С моего места хорошо просматривалась столовая. Размером она была с футбольное поле, так что я не сразу углядел Дэвиса – сидя напротив Гулда, он неспешно намазывал джемом круассан.
Что мне было делать? Выйти на середину клуба, публично обвинить Гулда во взяточничестве, а затем вежливо объяснить и Дэвису, и разным высокопоставленным лицам, и толстошеим представителям городской полиции, что на эту косвенную улику я натолкнулся, выслеживая указанного господина, – причем не просто вломившись в эти благословенные стены, но и беспрепятственно их покинув? Надо сказать, Дэвис при этом беспокоил меня больше остальных. Он предложил мне достойное существование – а я отплатил ему преступлением. Очередной мошенник на его пути. Конечно, это же сидело у меня в крови. И все мои попытки начать честную жизнь были просто большой ошибкой, которую вскоре надлежало исправить.
Я попытался следить за разговором Дэвиса с Гулдом по их жестам и понял, что светская болтовня за столиком плавно перетекает к разговору по существу: Дэвис чуть придвинулся к столу, даже малость над ним навис. У меня перед глазами происходил «запрос»: «да» или «нет», что решит мою судьбу. Дэвис еще больше наклонился над столом, затем выпрямился… И ничего. Гулд как будто о чем‑то задумался. Оба замолчали. Что это значит?
Я так сосредоточенно за ними наблюдал, что не сразу заметил, как уставились на меня двое копов. Я отвлекся на них лишь на мгновение – а когда вернулся взглядом к столику, Гулд изобразил на лице болезненную гримасу и согнул в локтях руки, выставив ладони. Все ясно. Он ответил «нет». Это так же ясно, как то, что достойная, респектабельная жизнь в это самое мгновение от меня безвозвратно ускользала.
И что, черт возьми, мне было тогда терять?
Уже три копа оживленно переговаривались, не спуская с меня глаз. Я выудил из кармана телефон и позвонил в «Метрополитен‑клаб». Спустя мгновение у администратора затрезвонил аппарат. Я представился помощником шефа Гулда и сказал, что мне срочно нужно с ним переговорить. Один из стюардов, спешно протопав по шашечным плиткам, прервал беседу Дэвиса с Гулдом.
Едва Гулд покинул столовую, я влетел туда, прошмыгнув мимо копов. Один кинулся было мне вслед и встал в дверях, отрезав меня от выхода.
Дэвис немало изумился, когда я как из‑под земли нарисовался перед его столиком. Я наклонился над столом и прошипел:
– Гулд в деле. – И показал ему картинку на своем мобильнике: открытую сумку с пачками купюр.
Дэвис не задал ни единого вопроса, даже в лице не переменился.
– Уходи, – лишь бросил он.
Полицейский был начеку. Он сцапал меня за предплечье, недвусмысленно давая понять, чтоб я не рыпался, и потянул обратно в библиотеку, где нас ожидали другой коп со все тем же стюардом.
– Ты был вчера в этом здании, сынок? – спросил меня детектив в штатском, явно руководивший парадом.
– Да.
– Обожди‑ка тут немного.
Полицейские велели стюарду найти номер телефона адмирала Кэссиди. К зданию, вспыхивая мигалками, подъехали еще несколько патрульных машин.