Дана остановилась перед дверью в высоком, укрепленном колоннами цоколе и секунду помедлила, чтобы справиться с волнением. Потом подняла дверной молоток в форме лошадиной головы и трижды стукнула в дверь. Спустя мгновение дверь распахнулась, и перед ней оказалась мама в желтых резиновых перчатках и с почерневшей губкой в руке; от губки пахло каким‑то мощным очистительным средством. Мать растерянно улыбнулась.
– Дана. Какая приятная неожиданность! А почему ты не вошла через боковую дверь? Разве у тебя нет ключа?
Они коснулись друг друга щеками, и мать постаралась не испачкать Дану сажей. На заднем плане верещал телевизор. Если растрепанный вид Даны и ее вспухшие глаза и говорили сами за себя, мать на это никак не отреагировала. Впрочем, Хиллы никогда не были большими мастерами замечать очевидное, что доказывалось примером двадцатилетней связи ее отца с секретаршей – связи вполне очевидной.
Дана прошла вслед за матерью через нарядную гостиную в кухню. В раздвижные стеклянные двери был виден дворик за домом. Фонтанчик воды из бассейна со змеиным шипением орошал цветы.
– Тебе следовало бы позвонить. – Мать положила губку в раковину, сняла резиновые перчатки и тыльной стороной руки отвела с лица прядь волос, выбившуюся из пучка на затылке. Дверца духовки была открыта, вытащенные конфорки отмокали в раковине. В помещении пахло нашатырем и сильно подгорелыми тостами. – Я как раз плиту чищу, – сказала она.
– Там есть автоматическая чистка, мама, – сказала Дана. Подойдя к стеклянным дверям, она открыла их. Ветерок тронул занавески. – Здесь надо проветрить.
– Ты что, по делам здесь? – Медина находилась на другом берегу озера Вашингтон, всего в пяти милях от центра Сиэтла в восточном направлении, и доехать до нее было легче легкого по одному или другому из двух мостов, но мать всегда говорила об этом как о чрезвычайно утомительном и трудном путешествии.
– Как Молли? Как мой милый ангелочек? – Мать явно нервничала из‑за того, что привычное течение дня было нарушено.
– Молли – прекрасно, мама.
Мать распахнула холодильник:
– Дай я тебя чем‑нибудь угощу. Стаканчик лимонаду хочешь? У меня индейка есть. А можно разморозить курицу. Я могла бы…
– Мама…
Мать замолчала.
– Я приехала специально, мама.
Мать захлопнула дверцу холодильника.
– Что такое? Что случилось?
– Ты сядь.
Мать нерешительно двинулась к круглому кухонному столу с вазой в самом его центре, полной только что срезанных в саду роз. Она выдвинула стул и села на самый краешек.
– Я с дурной вестью, – сказала Дана и по выражению лица матери поняла, что та услышала в этих словах эхо пятилетней давности – то же самое, что слышала и она, Дана.
– Ты не больна, нет? А Молли?
– Нет, мама. Молли здорова. Это Джеймс, мама… – Слова застревали в горле. По щекам ее покатились слезы. – Он погиб, мама. Джеймс погиб!
На лбу матери обозначились морщины. Глаза стали влажными.
– Погиб? – переспросила она потрясенно, как может спросить только мать, узнав о гибели своего ребенка. Ее тело сгорбилось, осело под тяжестью невыносимой муки.
– Он умер, мама. Джеймс умер, – сказала Дана, понимая, что эхо и этих ее слов ей предстоит слышать долгие‑долгие годы.
Кизил и вечнозеленые кустарники, отбрасывая тени, окутали кухню и гостиный уголок серой пеленой, когда солнце скрылось за деревьями. Дана стояла возле терракотового кухонного прилавка, наполняя чайник водой, устремив взгляд на задний двор. На ножках садовой мебели – стола и стульев – заметна ржавчина.
На ножках садовой мебели – стола и стульев – заметна ржавчина. Надо их почистить, принести из кладовки подушки, расставить тенты. В доме Хиллов на берегу озера Вашингтон вновь соберутся люди. Предстоят ирландские католические поминки. С выпивкой.
Возбуждение, позволившее ей как‑то продержаться и при первом страшном известии, и на опознании тела Джеймса, и когда пришлось сообщить матери, а потом обзванивать родных и друзей, сменилось тупой апатией. Кое‑кто новость уже слышал. Они хотели обсуждать ее с ней, задавали вопросы, но ответов на эти вопросы у нее не было, как не было и желания пытаться что‑то объяснять. Некоторые хотели прийти. Она вежливо отклоняла такое предложение. Звонили репортеры. Им она говорила, что семья от комментариев воздержится. Вскоре она отключила телефон.
Мать лежала в своей спальне наверху, в самом конце коридора, за закрытой дверью. Она потеряла сознание, сползла с краешка стула и грохнулась бы на пол, если б Дана не поддержала ее. Джек Портер, давний семейный доктор Хиллов, приехал немедленно, как только Дана позвонила ему. Приехав, он дал Кейти Хилл успокоительное и чем‑то снизил давление.
Горячая вода из‑под крана переполнила чайник и обожгла руку Даны. Она закрыла кран, отлила из чайника излишек воды и автоматически повернулась туда, где некогда стояла плита, а теперь находился крытый плиткой рабочий стол. После смерти отца мать переделала кухню вместе с тремя ванными. Теперь плита располагалась в центре, огромная, как в ресторане, с восемью конфорками и грилем такой величины, что на нем можно было жарить мясо для целого дивизиона. С колпака этой плиты свисала на крюках кухонная утварь. Дана никак не могла понять, зачем понадобилось матери ждать так долго и заняться переделками, лишь оставшись одной. Теперь же ей казалось, что она поняла причину. Причина была та же самая, что заставляла мать упорно чистить вручную плиту с кнопкой автоматической чистки. Ей надо было чем‑то себя занять.
Дана поставила чайник на переднюю конфорку. Пламя пыхнуло, и в воздухе слегка запахло газом. Медное днище начали лизать сине‑желтые огненные языки, пока Дана не отрегулировала пламя. Услышав шуршание автомобильных шин на подъездной аллее, она выглянула в боковую дверь. Синий БМВ подкатил и встал возле ее «эксплорера». Из машины вылез Грант с Молли на руках;
девочка ела рожок шоколадного мороженого, и следы шоколада были на ее личике и синем платье. Дана взглянула на часы. Ужинать Молли, конечно же, откажется. Она покачала головой, но вдруг подумала, какая это, в сущности, мелочь.
Она открыла дверь, вышла. Молли кинулась к ней и весело заулыбалась; испачканный шоколадом рот придавал ей комичный вид.
– Мамочка!
Увидев дочку, Дана не смогла сдержать слез; присев на корточки, она сжала девочку в объятиях. Когда она оторвалась от нее, Молли спросила:
– Почему ты плачешь, мамочка?
Дана вытерла слезы.
– Маме грустно, детка.
– Не надо. – И девочка протянула ей оставшееся мороженое. – Хочешь попробовать?
Дана откусила маленький кусочек.
– Это девочка моя приехала? Моя дорогая Молли приехала? – В боковой двери показалась Кейти Хилл в белом халате и тапочках, волосы ее были распущены. Косметика не могла скрыть красноту вспухших глаз.
– Мама, ведь доктор Портер не велел тебе вставать!
Пройдя мимо нее, мать обняла Молли.
– Неужели это моя крошка? Привет, ангелочек мой!
– А у меня мороженое, бабушка!
– Да, ангел мой, я вижу. – Кейти Хилл, закрыв глаза, покачивалась, сжимая в объятиях внучку.
– Привет, Кейти, – сказал Грант.
Кейти Хилл ответила, не поднимая глаз:
– Привет, Грант.
– Я очень сожалею по поводу Джеймса.
– Спасибо.