На твои деньги. – Она подняла вверх бутылку: – Ну, за веселый пятничный вечер! – Они чокнулись бутылками, и она опустилась в кресло через стол от него. – Так куда же ты собирался?
– Ты о чем?
– О твоем отпуске.
– О, просто побродить в горах несколько дней. В Джосмит.
– По скалам полазить?
– Ну ничего. Для этого я сейчас не в форме. Так что рад, в конце концов, пораскинуть мозгами, поупражняться в профессии.
– Ты просто убиваешь себя.
– Спасибо тебе, что задержалась так поздно. Надеюсь, я не очень нарушил твои планы?
– Нарушил. Меня очень ждали. Мать обожает «Старинное шоу». Ладно, забудь об этом. По крайней мере, это дало возможность мне позаниматься, а Джейку – пообщаться с так называемым отцом. Ну вот, опять я за свое.
Слоун засмеялся.
– Это ты о своих занятиях?
– Ты говоришь о них с таким удивлением.
– Меня рассмешили твои слова. Ты что, школу посещаешь или как?
– Или как. – Она расхохоталась, забавляясь его замешательством. – Нет, ты определенно в шоке.
– Нет, погоди... Ты ведь никогда ничего не говорила. Ты где‑то учишься?
Она застенчиво улыбнулась и отхлебнула еще пива.
– Что же ты изучаешь?
– Архитектуру.
– Нет, серьезно, что?
Она поставила бутылку.
– Ну и как она?
– Ты это о чем?
– О твоей ноге.
Она не шутила. А он считал, что, может быть, речь идет о каком‑нибудь рисовальном кружке.
– К твоему сведению, я уже три года как в колледже занимаюсь. Когда родился Джейк, пришлось бросить учебу, но я дала себе слово восстановиться и колледж окончить. Потом Фрэнк посчитал, что отцовство для него слишком обременительно, и мне пришлось ждать. Прежде чем рассказывать об этом, мне хотелось быть уверенной, что у меня получится.
– Получится что?
– Окончить колледж. Это произойдет к концу лета.
Он почувствовал сосущую боль в диафрагме.
– К концу лета? И что будет потом?
Она отпила из бутылки.
– После обсудим.
– Ты собираешься уйти с работы?
Она заколебалась.
– Я думала сказать тебе раньше, но ты был так занят делом этой Скотт, и я не хотела вклиниваться.
Ему казалось, что его пихнули ногой в живот.
– Так ты уходишь...
– Первого августа я подам заявление, – сказала она.
– За две недели?
– У тебя будет месяц на то, чтобы найти мне замену. А шанс мне выпал неожиданно. И мне еще нужно время на то, чтобы записать Джейка в школу осенью и подыскать нам жилье.
Комната словно закружилась вокруг него.
– Жилье... Куда же ты уезжаешь?
– В Сиэтл. Приятель предложил мне работу чертежницы. Работа хорошая. И оплачивается лучше. И льгот побольше. Я буду в состоянии даже дом купить. Смогу больше времени уделять Джейку, и мама наконец вздохнет свободнее.
Он не знал, что сказать. Ему и в голову никогда не приходило, что Тина может уйти с работы. Он представлял себе, что компания подарит ему и ей золотые часы одновременно.
– Я и не собиралась корпеть здесь до старости, Дэвид. А так для меня лучше. То есть, я хочу сказать, что перспектив здесь для меня особых нет. Или есть, по‑твоему?
– Ты могла бы найти себе другое место, не уезжая.
– Ладно, хватит об этом. – Отвернувшись, она смотрела в окно, потом опять взглянула на него. – Почему ты здесь?
– Это хорошая фирма, Тина...
– Нет. Почему ты здесь сегодня вечером? Ты уже бог знает сколько лет не был в отпуске, и вот когда взял наконец свободные дни, почему‑то остаешься. И прости меня за такие слова, но выглядишь ты плохо, у тебя усталый вид.
Может быть, из‑за того, что она уезжала, а может быть, из‑за выпитого пива, но, так или иначе, его вдруг прорвало:
– Я плохо сплю.
Может быть, из‑за того, что она уезжала, а может быть, из‑за выпитого пива, но, так или иначе, его вдруг прорвало:
– Я плохо сплю.
– Ты слишком устаешь на работе.
– Дело не в работе. Меня преследует кошмар.
– Кошмар?
– И тогда начинает болеть голова и я уже не могу уснуть.
Ее рука с бутылкой поползла вниз.
– И сколько уже это продолжается?
– Каждую ночь на рассвете, с того времени, когда начался процесс Скотт.
– Тебе надо к доктору обратиться, Дэвид.
Он коротко засмеялся.
– Ты хочешь сказать, что мне надо голову полечить?
– Я не это имела в виду.
– Юристы все связаны друг с другом, Тина. Не надо, чтобы поползли слухи, будто я, похоже, тронулся.
– Ты упрямишься, – сказала она. – Сходи к доктору, Дэвид. – Она отпила пива. – А что за кошмар?
– Не стоит тебе все это выслушивать, Тина.
– Почему же? Чем дольше я здесь, тем больше времени Джейк проведет с этим так называемым... О Господи, я хочу сказать, со своим отцом. – Она поставила на стол пустую бутылку. – Открой‑ка мне еще одну! – Он передал ей вторую бутылку. – А потом, я поделилась с тобой своим секретом и вправе ожидать того же и от тебя. Может быть, поделившись с кем‑то, ты почувствуешь облегчение.
Да, тая это в себе, облегчения он, во всяком случае, не чувствовал.
– Ладно, какого черта...
И он начал спокойно, сухим, будничным тоном, словно излагая присяжным суть дела:
– Я в комнате. Где именно – непонятно; характерных деталей мало, и комната кажется голой. В ней женщина. – Он закрыл глаза, представив себе ее. – Иногда она работает за столом. Иногда она просто стоит... в белом платье, освещенная сзади, она похожа на силуэт. И не знаю почему, но у меня возникает чувство... – Он открыл глаза. – Нет, даже больше, чем чувство, уверенность... я знаю, что с ней что‑то должно произойти, что‑то плохое, что‑то, чего я не могу предотвратить.
– Почему?
Он с трудом подыскивал точные слова.
– Я не могу сдвинуться с места. Мне кажется, что руки и ноги у меня скованы. Я хочу крикнуть ей, но мой голос... звука не получается...
Она подалась вперед.
– И что же с ней происходит?
– Непонятное. Ослепительная вспышка света, взрыв... – Он поднес ладонь к уху, словно загораживаясь от этого звука. – И в комнату вбегают люди... они кричат...
– Кто эти люди?
Он покачал головой.
– Все как в тумане. Не разглядеть, не вздохнуть...
– И что же с женщиной?
Он отпил из бутылки.
– Дэвид!
Он опустил глаза.
– Они насилуют ее, – тихо сказал он, – а потом убивают.
Она не шелохнулась.
Острие мотыги остановилось в двух дюймах от ее горла, но она не сдвинулась с места.
Она разглядывала его, как если б перед ее глазами вдруг вырос гигантский сикомор, и удивлялась его размерам. Ее взгляд охватывал его всего, начиная с лямок рабочего комбинезона, врезавшихся в мощные плечи и грудь, и кончая штанинами, закатанными над грязными бутсами. Чарльз Дженкинс не узнавал ее, хотя в памяти его мелькало что‑то смутное, но такое лицо, раз увидев, не забудешь. Красота ее была столь же поразительной, как и выдержка. Ее волосы волной падали на плечи, как пролитые чернила – иссиня‑черные, того же цвета, что и ее глаза. Нос тонкий, безукоризненно правильный, возможно, измененный хирургическим путем, и хоть следов косметики на ее лице Дженкинс и не заметил, оно было румяным – не то от холода, не то от адреналина в крови. Не считая румянца, оно было ровно‑смуглым, бронзового цвета. На вид росту в ней было футов пять, причем большую часть составляли ноги в прямых обтянутых джинсах, а лишний дюйм, возможно, добавляли каблуки начищенных до блеска сапожек – острые эти каблуки проваливались, дырявя рыхлый сырой грунт.