— Может быть, он пишет правду. Чем проще запрячешь, тем лучше. Все-таки, все-таки увидим… Нужно будет узнать, почему Добрек находится под таким тщательным наблюдением, и получше осведомиться о нем самом.
Вот какие сведения собрал Люпен в специальном агентстве:
«Алексис Добрек, два года депутат с устья Роны, числится среди независимых. Убеждения неопределенные, но среди избирателей положение солидное благодаря огромным суммам, которые он расходует на свое избрание. Без всякого состояния. Особняк в Париже, виллы в Энжиэне и в Ницце. Много проигрывает, и никто не знает, откуда деньги. Очень влиятельный, добивается, чего захочет, хотя не бывает в министерствах и не имеет ни друзей, ни знакомых в политических кругах».
— Характеристика, — сказал себе Люпен, прочтя эту заметку. — Мне бы нужна другая, интимная, полицейская, которая приоткрыла бы его частную жизнь, которая позволила бы мне свободнее маневрировать в этих потемках. Вот бы и показала — я не напрасно топчусь вокруг этого Добрека. Черт возьми, ведь время-то идет!
Одна из квартир Люпена, в которых он жил в настоящее время, находилась на улице Шатобриан, возле Триумфальной арки. Его там знали под именем Мишеля Бомона. Это было довольно комфортабельное помещение. Ему служил преданный человек Ахил, работа которого заключалась в собирании сообщений, подаваемых Люпену по телефону его помощниками.
Придя к себе, Люпен с большим удивлением узнал, что его почти целый час ждала какая-то работница.
— Как! Ведь сюда ко мне никто не приходит. Она молода?
— Нет… не думаю.
— Ты не думаешь?
— У нее на голове вместо шляпы наколка, и потому не видно лица… Это как бы приказчица или служащая… простая.
— Что ей нужно было?
— Господина Мишеля Бомона, — ответил слуга.
— Странно. По какому делу?
— Она мне только сказала, что это касается энжиэнского дела… Тогда я подумал…
— Гм! Энжиэнское дело! Значит, она знает, что я причастен к нему! Значит, знает, если пришла сюда.
— Я ничего не мог от нее добиться, но я думаю, что ее нужно было принять.
— Ты хорошо сделал. Где она?
— В гостиной. Я зажег свет.
Люпен быстро прошел через переднюю и открыл дверь гостиной.
— Что ты такое наговорил? Ведь никого нет.
— Никого? — спросил Ахил, бросившись в гостиную.
Действительно, в комнате никого не было.
— Ого! Какая ловкая! — воскликнул он. — Меньше чем двадцать минут тому назад я из предосторожности заглянул сюда. Она была здесь. Мне не померещилось.
— Где же ты был в то время, как эта женщина сидела здесь? — спросил Люпен с раздражением.
— В вестибюле, патрон. Я ни на минуту не уходил из вестибюля. Я бы увидел, если бы она вышла, черт возьми.
— Однако ее нет…
— Очевидно… очевидно… — бормотал ошеломленный слуга… — Она потеряла терпение и ушла. Но каким образом, черт возьми.
— Каким образом? — сказал Люпен. — Не надо быть колдуном, чтобы это знать.
— Как же?
— Через окно! Видишь, оно еще полуоткрыто. Ведь мы на первом этаже, улица почти пустынна вечером… Нет никакого сомнения.
Он осмотрелся вокруг и убедился, что ничего не было взято или переставлено. Впрочем, в комнате не было ничего драгоценного, никакой важной бумаги, которая могла бы оправдать посещение и внезапное исчезновение этой женщины. И все-таки зачем это необъяснимое бегство.
— Сегодня никто не звонил по телефону? — спросил Люпен.
— Сегодня никто не звонил по телефону? — спросил Люпен.
— Нет.
— И писем не было?
— Письмо есть.
— Дай сюда.
— Я, как всегда, положил его на камин.
Комната Люпена сообщалась с гостиной. Но он заставил дверь в эту комнату, и туда можно было попасть только через вестибюль.
Люпен зажег электричество и через секунду заметил:
— Я не вижу письма.
— Но я положил его на камин.
— Ничего тут нет.
— Вы плохо ищете.
Ахил стал искать сам, перемещать предметы, шарить на полу — письма не было.
— Ах, черт возьми! — бормотал он. — Это она, она украла его… А потом, схватив письмо, удрала…
Люпен возразил:
— Ты с ума сошел! Ведь между комнатами нет никакого сообщения!
— Так что же тогда, патрон?
Они оба замолчали, Люпен старался совладать со своим гневом и собраться с мыслями.
Он спросил:
— Ты осмотрел это письмо?
— Да.
— В нем не было ничего особенного?
— Ничего. Обыкновенный конверт и адрес, написанный карандашом.
— Ага!.. Карандашом?
— Да. Как будто наспех написано, скорее нацарапано.
— Какой был адрес? Ты запомнил? — спросил тревожно Люпен.
— Да, запомнил.
— Говори! Говори скорее!
— «Господину де Бомону Мишелю».
Люпен яростно схватил своего слугу.
— Там было написано «де Бомон»? Ты уверен? и «Мишель» после «Бомон»?
— Совершенно уверен.
— Ах! — пробормотал Люпен сдавленным голосом… — Это письмо от Жильбера!
Он замер. Лицо его стало бледным. Никакого сомнения, письмо от Жильбера. Это была та формула, по которой Жильбер уже несколько лет с ним переписывался. Наконец-то он нашел возможность — ценою каких хитростей и скольких ожиданий — нашел возможность послать из глубины тюремной одиночки письмо. И его перехватили! Что в нем такое было? Какие инструкции давал несчастный пленник? О какой помощи умолял? Какой проект действий предлагал?
Люпен осмотрел комнату, в которой он хранил важные бумаги. Но так как замки были не тронуты, пришлось допустить, что другой цели, как достать это письмо, у незнакомки не было.
Стараясь сохранить спокойствие, он начал:
— Письмо пришло в то время, как эта женщина была здесь?
— В то самое время. Консьерж в эту самую минуту позвонил.
— Она могла видеть конверт?
— Да.
Вывод напрашивался сам собой. Оставалось разрешить вопрос, как этой женщине удалось совершить кражу. Что ж она, снаружи перелезла из одного окна в другое? Невозможно! Люпен нашел окна своей комнаты закрытыми. Она открыла дверь? Тоже невозможно. Дверь была замкнута двумя висячими замками.
Но ведь нельзя было проникнуть через стену? Чтобы куда-нибудь войти и выйти, надо иметь какую-нибудь лазейку, и так как дело было сделано в несколько минут, надо было, чтобы в данном случае лазейка была наружная, уже приготовленная заранее в стене и известна этой женщине. Это предположение упрощало розыски, сосредоточивая их на двери, так как стена, вдоль которой не было ни камина, ни шкафа, не могла скрывать никакого прохода.
Люпен вернулся в гостиную и начал медленно изучать дверь. Вдруг он вздрогнул. При первом же взгляде на нее он установил, что одна из шести дощечек, вставленных между поперечными полосками, находилась не на своем месте, и свет падал на нее косвенно. Нагнувшись, он увидел два маленьких кусочка железной проволоки, которые торчали с обеих сторон, позади рамы для портрета, и поддерживали дощечку.