Однако есть стойкое подозрение, что декларация эта была бы насквозь неправильной, не отвечающей жизненным реалиям. Какая там любовь, да еще до гроба, – при том, что разлука, собственно, уже свершилась… Ладно, перебьемся…”
Он еще долго стоял над кратером, рассеянно слушая разноязычную болтовню вокруг, – туристов сегодня хватало. Пожалуй, это были последние в данной командировке минуты, когда никуда не нужно спешить, когда он оставался вне приказов, уставов и боевых задач, потому что для одних был покойником, а другие на его счет крупно заблуждались…
Потом он вернулся к машине, и улыбчивый малаец, то и дело стучавший по баранке ладонями в такт какой-то местной песенке, во всю Ивановскую звучавшей из радиоприемника, быстренько довез его в порт, остановился у сходней.
Щедро с ним расплатившись, Мазур вылез, поднялся на палубу. Вахтенный у сходней был из членов экипажа, – но поодаль, метрах в десяти, старательно надраивал палубу не кто иной, как Князь.
“Вот я и дома, – растроганно подумал Мазур. – Как говорится, здравствуй, русское поле, я твой тонкий колосок…”
Ощущения в душе бушевали неописуемые. В секунду он превратился из терзаемого неизвестностью Робинзона в частичку гигантской военной машины, тем или иным способом державшей под контролем полмира. В себя прежнего. Он прекрасно знал, через что придется пройти, но даже это не портило радости.
– Сэр, что вам угодно? – нерешительно спросил вахтенный.
Мазур увидел, что Князь таращится на него, как на чужого. Ну, ничего удивительного – он здорово загорел за время своих романтических странствий, на нем был белый цивильный костюмчик, а еще он купил себе шикарные темные очки. Не темные, а скорее светло-дымчатые. Все равно всю обретенную им валюту придется сдать по начальству, так отчего бы не потратиться на маленький сувенир? Шикарные были очки – моднячие, фирменные, в солидной никелированной оправе. Торопливо сдернув их, Мазур осклабился и негромко сказал:
– Ну, что вы всполошились, ребята? Вернулся блудный “Оскар” <Сигнальный флаг “Оскар”, вывешанный в одиночку, имеет значение “Человек за бортом ”>, только-то и всего…
Только сейчас на непроницаемой физиономии вахтенного мелькнуло нечто человеческое, проступило узнавание, как смутное изображение на погруженной в ванночку фотографии. Картина Репина “Приплыли”. Князь тоже опознал, наконец, ожившего утопленника – и выразил свои мысли парой коротких русских выражений, способных идеально передать целую гамму разнообразнейших чувств.
– Удивительно точное определение, – сказал Мазур, искоса поглядывая на пирс. Вроде бы не маячили там шпики. – Ладно, верни челюсть на место. Передумал я тонуть – а то все время вода в рот попадает, неприятно… Пошли по начальству?
– Ну, ты силен… – покрутил головой Князь, все еще пребывая в некоторой остолбенелости. Потом спохватился: – Да пошли, что ты стоишь.
Он первым затопотал по трапу, ведущему в недра корабля. Мазур спускался следом, уже настроившись на долгие и унылые процедуры , какими любезное Отечество склонно встречать оказавшихся в его положении странников. Впрочем, этим грешит не оно одно – по ту сторону происходит то же самое, потому что правила игры не зависят от идеологии и географической широты…
Морской Змей как раз сидел в каюте господина Герберта, оба разглядывали какую-то бумагу с непонятными схемами, а поодаль с видом крайней скуки восседал Лаврик. “Тем проще, – уныло подумал Мазур. – Все компетентные лица в сборе, так что не получится никакого промедления. Что там полведра скипидара с патефонными иголками…”
Немая сцена.
Что там полведра скипидара с патефонными иголками…”
Немая сцена. Гамма чувств на лицах. Увы, мелькание эмоций длилось совсем недолго, тут собрались профессионалы – и почти сразу же физиономии у всех присутствующих стали насквозь служебными . Особенно у Лаврика, сподвижника закадычного, с одинаковым мастерством умевшего и прикрывать спину посреди нешуточной кадрили , и выматывать душу допросами.
Предваряя события, Мазур полез по карманам пиджака, выложил на стол кучу банкнот, паспорт Гавайца, еще несколько бумаг, придавив все это “Веблеем”. Князь бесшумно улетучился из каюты, возвращаясь на боевое дежурство. Трое оставшихся во все глаза разглядывали специфический натюрморт. Молчание нарушил Лаврик:
– Одно удовольствие отправлять Кирилла на отхожий промысел. Всегда он целую кучу добра притащит. Не забуду Ахатинские острова…
“Я тоже, – угрюмо подумал Мазур. – И стаканчик кока-колы с неведомым снадобьем, что ты мне тогда подсунул, по гроб жизни не забуду. Ну, приступал бы уж, папаша Мюллер хренов, а не травил, душу подначками…”
– Никак аванс за вербовку? – поинтересовался Лаврик с простецкой ухмылкой.
– Ага, – сказал Мазур. – На острове, разумеется, размещалась под первой пальмой слева резидентура ЦРУ, меня и поджидавшая, они ж телепатически знали, что разыграется шторм и именно меня за борт смоет…
Его тон вовсе не был таким уж вызывающим – просто, пока не началась официальная часть, можно себе позволить пару прибауточек, благо Лаврик первый начал…
– Давайте серьезнее, товарищи, – сказал господин Герберт, и мгновенно наступил а тишина. – Садитесь, Кирилл Степанович. Итак, вас смыло за борт… Как я понимаю, вы ухитрились добраться до суши. До ближайшего острова. Что дальше?
– Туземцы подобрали, – сказал Мазур бесстрастно. – Остров населен, и тамошний староста по имени…
– Минутку, – мягко (вот именно, мягко!) прервал господин Герберт. – Я вас попрошу, рассказывайте сжато, кратенько. Без ненужных деталей и подробностей. Если таковые понадобятся, я буду переспрашивать. А пока что постарайтесь кратенько, по узлам , по ключевым точкам… Вас подобрали туземцы, и вы…
Мазур уставился на него, не скрывая удивления: все это ничуть не походило на стандартную процедуру, когда из человека как раз и вытягивают все подробности до мельчайших – и заставляют по десять раз повторять все сызнова, опять-таки требуя вороха пустяковейших деталей. Бывал два раза в этой бетономешалке, дело знакомое…
Меж тем господин Герберт как раз и гнал его по ключевым точкам одиссеи, недвусмысленно пресекая все попытки Мазура углубиться в те детали, что вполне могли считаться побочными. Это было непонятно и неправильно, при том, что допрашивать “серый кардинал” безусловно умел, и еще как… Что тут оставалось? Отвечать, как требовали. Лаврик, что удивительно, молчал, как рыба – а ведь контрразведывательное обеспечение операции лежало как раз на нем, Герберт был направлен исключительно вне…
Не было удивительного в том, что Мазур уложился в каких-то четверть часа, если считать и время, потраченное на иные подробности, мимо коих Герберт все-таки не прошел. Но это были опять-таки не те подробности, с точки зрения Мазура. Совсем не те, что обязаны в первую очередь интересовать контрразведку, прилежно взявшуюся проверять своего офицера, две недели болтавшегося где-то в опасной безвестности и, черт его ведает, вдруг да перевербованного-таки агентами империализма, так и шаставшими вокруг…
– Достаточно, – сказал господин Герберт совершенно бесцветным голосом.