Наступил, что называется, момент истины.
— Вы всегда разыгрываете этот спектакль перед гостями?
— Спектакль?
— Да. Прикидываетесь, будто люто ненавидите друг друга.
Впервые я увидел обоих братьев в полной растерянности. Элвин быстро оправился.
— У Берти с детства привычка кидать в меня чем ни попадя. Я уже притерпелся.
— Ты всегда раздражал меня. И сейчас раздражаешь.— Берти повернулся ко мне.— Почему вы сказали: «разыгрываете»?
— Потому что это выглядело как-то неестественно.
— А мне плевать, как это выглядит: естественно или нет! Какого шута вы мне это говорите?
— А какого шута,— отрезал я,— вы так беситесь?
— А вы не суйтесь куда вас не просят!
— Берти! Джон у нас в гостях. Как ты смеешь оскорблять его!
— Ах, простите, простите, простите!
— Я должен извиниться за своего брата,— сказал Элвин.— Это все выпивка. Ни один человек в здравом уме не заподозрил бы вас в дурных намерениях. Ясно же, что вы печетесь об общем благе.
— Надутый старый ублюдок,— пробурчал Берти.— Мой братец, разумеется.
Задерживаться не имело смысла, тем более что я чувствовал себя разбитым — сказывалось пережитое потрясение, да и выпитое виски давало о себе знать. Элвин вызвался проводить меня. Когда мы, спотыкаясь о кочки, брели к моему дому, он нерешительно произнес:
— Джон, надеюсь, вы… как бы поточнее сказать… надеюсь, вы не обидитесь на моего брата за его несдержанность.
Я пробормотал что-то уклончивое.
— Он запустил в меня гранатой не по злобе, просто потому что перебрал.
— Угу.
— Я рад, что вы со мной согласны. Не допускаю даже и мысли, что это он устроил розыгрыш в таверне. Решительно не допускаю. Берти, конечно, малый необузданный, но на такое не способен.
Не слишком ли рьяно защищает Элвин своего брата? Что-то в его тоне наводило меня на подозрение, что он пытается убедить в невиновности Берти не только меня, но и себя самого. Мое предположение, будто между ними существует тайный заговор, казалось мне теперь нелепым, как измышления больного ума; оно быстро улетучилось на тихом ветру, который пахнул на меня благоуханием увлажненной росой травы.
7. ЦЫГАНЕНОК
В ближайшую пятницу, ночью, произошло новое событие. Разбуженный отдаленными криками, я встал и подошел к окну. В той стороне, где стоял дом Картов, сквозь деревья просвечивало пульсирующее алое зарево. Я сказал Дженни, что где-то недалеко пожар, быстро оделся и разбудил Сэма — он приехал на уик-энд. Пока мы торопливо пересекали луг, треск и рев бушующего огня становился все громче и громче. Мы вскоре поняли, что горит не «Пайдал», а что-то во владениях Пейстона, ярдов на сто дальше.
Пылали стога: после долгих недель жаркой погоды они вспыхнули, как зажигательные бомбы. Пока мы успели до них добежать, пламя уже выжгло самую их сердцевину, и они быстро оседали, выбрасывая целые снопы искр, которые тут же подхватывал югозападный ветер и нес через двор, где складывались стога, к крытому соломой дому. Жар стоял нестерпимый, и вначале трудно было различить что-либо сквозь клубы дыма.
Приглядевшись, мы увидели цепочку мужчин, среди них несколько подростков; они передавали друг другу ведра с водой. На одной из нижних перекладин лестницы, приставленной к дому, стоял сам бейлиф Артур Гейтс, он подавал ведро за ведром человеку, забравшемуся на самый верх лестницы, и тот выплескивал воду на крышу. Справа в коровниках ревел испуганный скот, но непосредственной опасности скотному двору не было — если, конечно, ветер вдруг не переменится.
Сэм и я пристроились к цепочке.
Мой сосед, хоть и сильно кашлял от дыма, все же сумел мне сообщить, что это Берти Карт на самом верху лестницы. Крыша дважды воспламенялась, но каждый раз Берти, проползая по ее крутым скатам, сбивал пламя метлой. Из Замка появилась фигура — я узнал Роналда Пейстона; он выкрикивал какие-то распоряжения, но никто не обращал на них внимания. Миссис Гейтс вывела из дома детей; они стояли рядком и, посасывая пальцы, сонно таращили глазенки на горящие стога. Во тьме мелькали силуэты людей.
Стыдно признаться, но меня обуяло веселое возбуждение. Смалу любимым моим развлечением было разжигать костры, затапливать камины. В неистребимой жизненной силе пляшущего огня есть нечто стихийное, первозданное, нечто не признающее ничьей власти; и это нечто неудержимо притягивает человека столь педантичного, законопослушного, как я. Можно было бы многое сказать в защиту древнего обычая сжигать тело павшего героя на погребальном костре: это поистине славное, волнующее провожание — никакого сравнения с нашей скучной и прозаичной процедурой закапывания в глину.
— Посмотрите-ка на старого сквайра,— сказал мне сосед.
К дому подъехал фургон. На нем сидел Элвин с ведром и ручной помпой. Цепочка расступилась, приветствуя его радостными криками; Элвин в ответ дружелюбно махнул рукой. Поднявшись, он протянул шланг своему брату и начал энергично качать, а Берти поливал крышу. На лице Элвина, когда он взглядывал вниз, я видел то же воодушевление, какое, вероятно, было и на моем собственном; старый чудак упивался происходящим, и это явно привлекало к нему симпатию деревенского люда. Фургон медленно полз вдоль дома, и Берти орошал все новые и новые участки крыши.
Теперь мы могли бы заняться горящими стогами, но через десять минут они превратились в груды угрюмо тлеющего пепла.
Двое моих соседей разговаривали:
— Уж мы-то знаем, чья это работа.
— Ты думаешь, старик?
— Старик, зад велик.
— Здорово это у тебя.
— Дурень ты! Это все цыганенок набедокурил, помяни мое слово!
— Кто тебе сказал?
— Никто не сказал. Дело-то ясное.
— Ты что, видел цыганенка со спичками в руках?
— Как же я мог его видеть, когда дрых?
— Может, он спал в стогу, да и поджег его, чтобы согреться?
— Это уже не поджог, Билл. По-ученому это называется: «непреднамеренное нанесение ущерба имуществу». А поджог — это когда нарочно. Смекаешь?
— Выпить охота.
— А вот если бы кто нашел бидон с керосином.
— Эту дрянь ты не пей, приятель. Нутро спалишь.
— Сено-то все мокрое, в росе, одной спичкой не подожжешь. Должно, кто керосинчику плеснул.
— Неплохо, ежели бы миссус Гейтс поднесла нам винца. Уж у нее кое-что припасено, можешь мне поверить.
— Ты только погляди на этого Пейстона, носится взад-вперед как очумелый. Никакого тебе соображения. Покарал его Господь Бог за гордыню непомерную!
— Что ему несколько стогов? Одна смехота, когда эти городские джентльмены берутся за наше крестьянское дело.
Сэм отвел меня в сторону, его закопченное лицо сияло. К этому времени пожар уже кончился, и мы направились к ферме.
— Я бы тоже не прочь выпить,— сказал Сэм.— Может, мистер Пейстон выдаст нам по черпаку шампанского? Знаешь, как о нем говорят деревенские парни? «Собака на сене».
— Сдается мне, эти твои деревенские парни изъясняются, как буколические герои у Харди, когда рядом кто-нибудь из джентльменов.
Роналд Пейстон крикнул Берти Карту, что приехала пожарная команда и он может спуститься. Когда Берти нагнулся к нему с наконечником шланга в руке, струя воды шибанула прямо в лицо Пейстону. Берти торопливо спустился с лестницы и рассыпался в извинениях.