Она была обречена».
Морозов махнул рукой.
Дверь кабинета приоткрылась, появилась горничная.
– Простите за беспокойство, Григорий Константинович, там пришли люди из похоронного бюро.
Я быстро встала.
– Если понадоблюсь, звоните в любое время.
– Спасибо, – кивнул Морозов. – Извините, не пойду вас провожать.
Мы с домработницей вышли в коридор, и тут у меня в животе стихийно началась революция. Похоже, йогурт, выпитый чуть более часа назад, на самом деле оказался несвежим.
– Простите, где у вас туалет для гостей? – обратилась я к девушке.
– На первом этаже, – любезно ответила та. – Пойдемте, покажу.
Дом Морозова планировал архитектор, любящий коридоры. Мы спустились вниз и пошагали по бесконечным извилистым галереям и очутились перед большой двустворчатой дверью, украшенной резными львиными головами. Я решила, что наконец‑то оказалась у сортира, и обрадовалась. Ан нет! Сопровождающая девица с явным усилием распахнула дверь, мы оказались в прихожей, по диагонали пересекли ее и уткнулись в такие же массивные врата с резьбой. Девушка с трудом открыла их, и я мысленно воскликнула: «Опять коридор! Не дотерплю до сортира!»
Йогурт в моем животе вел себя отвратительно. Если вначале он просто устроил танцы, то сейчас решил повеселиться по полной программе и принялся зажигать петарды. А горничная все шла и шла. Когда она наконец‑то остановилась около створки, украшенной изображением писающего мальчика, я с такой силой рванула ручку, что едва не оторвала ее. Никогда не думала, что вид унитаза может привести меня в состояние эйфории. Боже, добралась! Больше никогда не стану пить йогурт по утрам. И по вечерам тоже. Все, это не мой продукт. Хорошо, что я нахожусь в доме Морозова. А если вот так же приспичит в дороге, в многокилометровом заторе на МКАД, что тогда? Между прочим, почему никто не додумался запустить по кольцевой магистрали передвижные туалеты? Хотя они ведь тоже застрянут в пробке… Погодите, можно же использовать вертолеты!
Перед глазами мигом развернулась картина. Вот я выхожу из своей «букашки», говоря в мобильный телефон: «Туалет на сорок четвертый километр». И тут же прилетает вертолет, синяя кабинка начинает опускаться на тросах… Но пилот промахивается, сортир шлепается на крышу моей малолитражки, переворачивается и…
Я захихикала. Ни секунды не сомневаюсь, что со мной произойдет именно такой казус.
Минут через пять, когда я уже мыла руки, мысли потекли в другом направлении.
Морозов совсем не похож на убитого горем мужа. Он разговаривал со мной спокойно, не нервничал, был деловит. И вот еще странность: Григорий Константинович ни разу не назвал умершую Илону по имени, во время беседы произносил «жена», «супруга». Так поступают люди, которые психологически дистанцируются от человека. Может, у Морозовых в браке все было совсем не так лучезарно, как казалось со стороны? Ну, да, у супругов большая разница в возрасте, Илона не отличалась особым умом…
Послышался тихий стук в дверь, потом раздался голос горничной:
– Простите, меня срочно вызывают. Сами найдете дорогу к выходу?
– Конечно, – ответила я.
Глава 7
Свернув в очередной коридор и обнаружив, что вновь очутилась у двери с изображением писающего мальчика, я растерялась. Похоже, заблудилась. Ну и что делать? Может, вылезти в окно? Но их тут нет. Ладно, попробую еще раз.
Я пошла прямо, добралась до перекрестка галерей и замерла. Вроде поворачивала тут пять минут назад налево, значит, сейчас надо направо… Отлично, стены здесь уже не зеленые, а бежевые. А вот и двустворчатая дверь. Я притормозила, полюбовалась на искусно вырезанных сфинксов, толкнула дубовую створку, вдруг увидела на стене красную кнопку и удивилась.
А вот и двустворчатая дверь. Я притормозила, полюбовалась на искусно вырезанных сфинксов, толкнула дубовую створку, вдруг увидела на стене красную кнопку и удивилась. Вроде домработница просто открывала дверь, хотя и с большим трудом. Но тогда я очень хотела в туалет, думала лишь о том, как добежать до унитаза, и могла не заметить, что она нажимала на кнопку. Ну‑ка, попробую надавить…
Раздался тихий щелчок, я обрадовалась, схватилась за ручку, резко толкнула дверь и юркнула в приоткрывшуюся щель. Тяжелые врата захлопнулись, едва не прищемив мне пятки. Я неожиданно очутилась в полутьме, испугалась, хотела выйти назад в коридор, вот только дверь оказалась запертой.
Я начала шарить по стене, но никаких кнопок не обнаружила, зато глаза привыкли к сумраку, и мне стало понятно, что в комнате есть источники света, правда, тусклые и мерцающие. А еще я с запозданием вспомнила: на створке, ведущей в прихожую, были вырезаны львы, а не сфинксы, мне не стоило входить в это помещение. Но я уже сюда забрела, значит, надо осмотреться и сообразить, как отсюда выбираться.
И ведь сто раз говорила себе: дорогая, всегда держи в кармане мобильный. Ан нет, вечно брошу где‑нибудь телефон, а потом рву на голове волосы. Хотя на этот раз я намеренно оставила трубку в машине, знала – предстоит тяжелый разговор с Морозовым, неудобно отвлекаться на звонки. Нет бы мне поразмыслить еще немного и скумекать, что звук‑то у мобильника можно выключить. В общем, Даша, ты балда!
Я сделала пару шагов к центру зала и опешила. Куда я попала? Стены и потолок затянуты черным бархатом, из того же материала и плотные гардины. Тут и там висят фонари, в которых мерцают десятиваттные лампочки, стилизованные под свечи. На полу толстый ковер, посередине установлена колонна, окруженная стеклянными подсвеченными витринами. Такие можно увидеть в музеях. Я почему‑то на цыпочках подкралась к экспозиции и очутилась прямо напротив большой фотографии смеющейся круглощекой блондинки. В первую секунду мне показалось, что это снимок Илоны, но я быстро сообразила: нет, это не она, а похожая на нее девушка.
Под портретом незнакомки, висевшим на отделанной темным деревом стеле, белела табличка. Я прищурилась и прочитала: «Лариса Морозова. 23 августа». Потом взгляд упал на какие‑то бумаги, лежащие под стеклом. Свидетельство о браке, несколько фотографий, запечатлевших эту девушку вместе с Григорием Константиновичем. На красной бархатной подушечке сверкают два кольца: одно с крупным бриллиантом, второе простое, обручальное. А это что? Я вздрогнула. На последнем снимке гроб, а в нем лежит кто‑то, укутанный в кружева…
Не знаю, сколько времени прошло, пока я, бродя по кругу, изучала содержимое стеклянных витрин и наконец поняла, что нахожусь в мемориальном зале, посвященном четырем умершим женам Григория Константиновича – Ларисе, Валерии, Ирине и Наталье. С тремя из них Морозов прожил чуть больше года, с Валерией всего семь месяцев. Первой супругой была Лариса, в девичестве Козлова, она пошла в загс двадцатишестилетней. Вторая, Валерия, оказалась моложе предшественницы. Третья, Ирина, ровесница Ларисы, а Наталья одногодка Валерии.
Меня охватил озноб, следом пришел страх. Сколько спутниц жизни может похоронить один мужчина? Я хорошо знаю, что серийные маньяки, как правило, собирают трофеи – снимают со своих жертв украшения, отрезают пряди волос, прихватывают что‑то из одежды, прячут добычу в укромном месте, а потом перебирают сувениры. А вот Григорий Константинович, очень богатый человек, оборудовал целый зал для своих «игрушек».
Почему я решила, что Морозов психопат, лишающий жизни своих жен? А что еще можно подумать, глядя на сей пантеон?
Лариса, прожив с супругом четырнадцать месяцев, скончалась двадцать третьего августа, а пятнадцатого декабря того же года вдовец оформил брак с Валерией Охлопковой, которая оказалась в могиле в июле следующего. Думаете, Григорий Константинович, шокированный безвременной кончиной двух жен, погрузился в горе? Как бы не так! Морозов снова поспешил в загс и осенью, в ноябре, стал мужем Ирины Грушиной.