Геннадий почему‑то молчал.
– Бенюк! – гаркнул незнакомец.
– Френч, френч, – затараторила переводчица, – френч лязим бум‑бум! Ни! Ни!
Крепкие руки схватили меня за талию, оторвали от пола и понесли. Я хотела закричать, но изо рта, тщательно заткнутого пробкой, не вырвалось даже стона.
– Френч бум‑бум, – кричала бабка, – полисия хабам! Варваре кол! Ни! Ни!
Геннадий не вмешивался, и я с ужасом сообразила: Сорокин меня обманул, отправил в примерочную, а сам удрал. Ну как я могла поверить жуликоватому торговцу? Вероятно, от усталости мозг дал сбой!
– Хагас! – басом проорал мужчина и плюхнул меня на что‑то мягкое.
Через мгновение заурчал мотор, сиденье затряслось, и я сообразила, что сижу в машине, которая на приличной скорости уносит меня прочь от магазина свадебной одежды. Я успела досчитать до пятисот, когда легковушка замерла.
– Харука мол, – нежно сказал мужчина, и через секунду я очутилась на земле.
Следующие пять минут я пыталась дать понять, что не хочу никуда идти и требую прибытия либо российского, либо французского консула. Но попробуйте сопротивляться, если ваш рот плотно забит тугим комом из резины, руки связаны и вас тащат по земле на манер жертвенного барана. Сумочка с мобильным телефоном и документами осталась в примерочной. Положение казалось безвыходным.
Под ногами появился мягкий ковер, нос уловил аромат благовоний.
– Убр‑тр‑мр‑др, – забормотал густой бас, – бр… мр… тр. Э?
Я стояла тихо‑тихо. Лучше не шуметь в незнакомой обстановке, целее будешь. Рано или поздно с меня снимут одеяло, вынут пробку, и тогда мы побеседуем.
– Э? – переспросил голос. – Э?
Чья‑то рука деликатно, но сильно нажала на мой затылок, голова коснулась подбородком чьей‑то груди.
– Э! – довольно повторил бас. – Талым коча!
– Коча! Коча! Коча! – заорал хор.
Я вздрогнула. Оказывается, в помещении много народа. Это радует: никто не станет убивать женщину или издеваться над ней на глазах у большого количества свидетелей. Надеюсь, что Званг прогрессивный король и запретил на Пхасо ритуальные жертвоприношения.
Меня взяли за руку, обвили чем‑то железным правое запястье и повели вперед. Ковер сменился плиткой, возникла лестница, раздался скрип и тихое хихиканье.
– Валер буси, – пропищал дискант.
– Хаскис, – ответил незнакомый баритон, – ва таб!
С головы сняли одеяло. Я увидела большую, по‑восточному шикарно оборудованную спальню и мужчину лет тридцати пяти европейского типа со светлой кожей. Он не был пхасцем.
– Корунди манн лек, – нежно сказал он и отцепил чадру. – О! Вэй? Вэй?
Я сообразила, что незнакомец ошарашен до глубины души, и ткнула пальцем в пробку. Мужик выудил из кармана ключик, вытащил затычку и спросил:
– Харамо Бен?
Мне показалось, что я правильно поняла фразу, поэтому ответила на французском:
– Разрешите представиться, Даша. Надеюсь, вы понимаете меня, и мы сможем договориться.
Незнакомец отступил к широченной кровати.
– Вы парижанка?
– Да, – обрадовалась я, решив не упоминать, что приехала на Пхасо из Москвы: похоже, местные жители обожают французов, а я имею двойное гражданство.
– Себастьян, – на автомате представился он и заломил руки. – О боже!
– Где я? – накинулась я на Себастьяна. – Немедленно объяснитесь, или я пожалуюсь в полицию, консульство, представительство ООН, международный суд в Гааге…
– Тише, умоляю, тише, – зашептал Себастьян, – минуточку!
Он схватил с туалетного столика мобильный и еле слышно произнес в трубку:
– Элен, иди в спальню.
Не глупи, случилось нечто ужасное.
Я не успела чихнуть, как в комнату тенью проскользнула очень худая молодая женщина в длинном голубом платье.
– Что произошло? – испуганно осведомилась она.
Себастьян ткнул в меня пальцем:
– Вот.
– Дева Мария и все святые угодники, – ахнула Элен, – она старая! И страшная. Себасти! Тебя обманули! Кошмар! Жуть!
– Вообще‑то я отлично вас понимаю! – разозлилась я. – Кстати, я вполне приятно выгляжу, просто слегка растрепалась и размазала губную помаду.
– О мой бог! – зажала рот Элен. – Себасти! Ты уверял, что Ари плохо говорит по‑французски!
– Это не Ари, – прояснил ситуацию мужчина, – ее зовут Даша, она из Парижа.
– Святая Тереза! – подпрыгнула Элен.
– Объяснит кто‑нибудь, что здесь происходит? – потребовала я.
– О, секундочку, – простонала Элен и схватила телефон, – Франки, топай в спальню Себастьяна. Нет, я не хочу, чтобы ты держал свечку! Иди очень тихо, главное, не попадись на глаза никому из гостей.
Дверь опять приоткрылась, на сей раз в опочивальню вошел высокий плечистый блондин, сильно смахивающий на немца.
– Жених потерпел неудачу? – захихикал он. – Потребовался звонок другу?
Себастьян снова ткнул в меня пальцем.
– Смотри!
Глаза Франки полезли из орбит.
– О майн Готт, – подтверждая мою догадку о его арийском происхождении, выпалил он, – она старая!
– Заткнись, – по‑французски ответила я, – сам не первой свежести, персик.
– И страшная, – не затыкался Франки, – слушай, почему ее мать постоянно называла дочь «цветок арухи»? Мадемуазель больше напоминает кактус!
У меня зачесались руки: очень хотелось схватить серебряное блюдо с фруктами и запустить им в беспардонного немца.
– А ты видел живьем цветок арухи? – язвительно спросила Элен. – Вероятно, он ужасен.
– Она не Ари, – прошептал Себастьян. – Даша из Парижа!
– Проклятье Нибелунгов! – продемонстрировал хорошее образование Франки. – Что тут случилось?
– Да, – подхватила я, – очень правильный вопрос! И я хочу услышать ответ на него немедленно.
– Ну… – пробормотал Себастьян, – в принципе, ничего, конечно, особенного. Рядовая ситуация. Нас с вами только что поженили!
У меня подогнулись колени. Хорошо, что железный каркас юбки удержал меня в стоячем положении.
– Поженили? – повторила я. – В смысле, я вышла за тебя замуж?
– Ага, – подтвердил Франки, – в присутствии большого количества свидетелей ты пообещала быть с Себастьяном в горе и радости, больной и здоровой, в бедности и богатстве, нарожать ему кучу детей. Хотя церемония шла на пхасском, а я не особый его знаток.
– Брак у них считается состоявшимся, когда мать невесты предъявит собравшимся окровавленную простыню, – не к месту выступила Элен, – если через три часа белье не вывесят, позор всем.
– Придется тебе, Себасти, того самого, – заржал Франки, – опрокинешь коньячку – и вперед.
– Ему столько не выпить! – воскликнула Элен и спохватилась. – Ой! Даша! Извини!
– Ничего, – процедила я сквозь зубы, – не стесняйся. Кстати, мне на Себастьяна даже смотреть противно! И я не употребляю спиртного!
– Пресвятая Дева Мария! – вдруг прошептала Элен.