Он хмыкнул, повел шалыми глазами:
– Выдумщица.
Ломик лежал в наручниках, а я с него снимала штаны. Не спеша. Он поскуливать начал и спину поднимать. А я ноги ему нализывала. Добралась до левой щиколотки, ремешком ее зацепила и привязала покрепче к ножке тахты. И по правой ноге поехала. Лом сначала выл, потом заорал:
– Ладка, иди ко мне, слышишь?!
– Сейчас, – ответила я ласково.
Зацепила вторую ногу, нежно поцеловала его в пупок и спрыгнула с тахты на пол, подняла с пола пеньюар. Ломик глаза выпучил. – Отдыхай, сокол, – сказала я. – Съезжу в контору, мужики тебя освободят, узнаешь, как перед народом без штанов лежать.
Лом ни грозить, ни уговаривать не стал. Глазами полоснул, кадыком дернул и спросил:
– За этим звала? Рожа у него была – страшнее не придумаешь. Я почувствовала настоятельную потребность обдумать ситуацию, затопталась по комнате, время тянула. Над мозгами Лома можно потешаться сколько угодно и дразнить его этим бесконечно, но вот мужское достоинство задевать не следовало. Ни в жизнь не простит. Я покосилась на Лома: глаза горят, челюсти сжаты… Самое невероятное – он все еще хотел меня. Я подошла ближе, а он почувствовал что‑то, хрипло позвал:
– Иди ко мне, быстро, ну?
– Уйдешь тут, как же, – досадливо сказала я и у него между ног устроилась. Темперамент у Ломика будь здоров: не Аркаша, не муж и не Димка. Лом стонал, я повизгивала, одно слово: зоопарк. Я ему грудь целую, а он ко мне тянется, орет:
– Развяжи мне ноги, твою мать, неудобно…
Пришлось развязать. Он стиснул ногами мою задницу, ноги у него железные, я только охнула. Волосы мне на глаза падают, воздуха не хватает, Лом весь в поту, нижняя губа в кровь искусана.
– Сними, наручники, – просит, – я тебя приласкаю.
Словечко показалось мне двусмысленным, я на его лицо воззрилась, силясь отгадать, какой пакости от него следует ждать, а у него глаза мутные, губы свело, видно, не до пакостей сейчас человеку.
– Да сними ты эти наручники, черт тебя дери, без рук кайф не тот.
Я решила рискнуть, сняла их и в угол бросила. А Лом на меня кинулся, как стая голодных волков. Неутомимый у нас Ломик.
Уже поздно вечером мы сидели на кухне. Я пила шампанское, Лом стакан водки хватил, усадил меня к себе на колени и запел:
– Ладушка, красавица моя, ну что, ублажил?
Я поцеловала его, похвалила за старательность, а он сказал:
– Нам с тобой друг друга держаться надо. Слышь, Ладуль, я серьезно. Мало ли чего с Аркашкой… Кто у дела будет? Я, может, мозгами не очень, ну так и не лезу, а ты баба умная. Ладушка, я ведь знаю, Аркаша без тебя шагу не сделает, ты у него первый советчик, все дела знаешь. А я в этой бухгалтерии ни черта не смыслю. Давай дружить. Мы вдвоем с тобой таких дел наворотим, все деньги наши будут, а, Ладуль?
– Чего это ты Аркашу хоронишь? – удивилась я.
– Так давление у него. Жаловался.
– Кого ты слушаешь? Он нас с тобой переживет.
– Да на черта он нам, козел старый. Не надоел он тебе? Ты подумай, Ладуль, ну чего этому черту все: и баба такая, и деньги. Инфаркт я ему мигом устрою, ты только шепни.
Слова Лома меня слегка настораживали: эдак он завтра вспомнит, что тут нагородил, и с перепугу голову мне оторвет. Надо было что‑то придумать.
– Ломик, – я время тянула, целовала его и грудью терлась, – скажи мне слова.
– Какие?
– Ну, какие мужчина женщине говорит.
И Лом сказал. Слов пятнадцать, десять из них порядочная женщина даже мысленно повторить не сможет. Я покраснела, а Лом заржал.
– Ладушка, радость моя, я ведь по‑хорошему с тобой хочу.
Я покраснела, а Лом заржал.
– Ладушка, радость моя, я ведь по‑хорошему с тобой хочу. Поженимся, все деньги наши будут, слышь? Я ведь знаю, ты баба честная, сколько лет с Аркашкой жила и ему не изменяла, я ж приглядывал. А Димка, понятное дело, что ж тебе была за радость со стариком… Со мной все по‑другому будет. Ты, может, думаешь, я бабник? Да на хрена они мне, ну лезут, суки, лезут, я ж один живу. Почему я до сих пор не женился, а? Я тебя жду, век свободы не видать, если вру. Слышишь, Ладушка?
– Слышу, – вздохнула я.
– Так что скажешь?
– Считай, я в деле. Только вот что, горячку не пори, здесь по‑умному надо… Я к делам присмотрюсь получше, вникну, чтобы разом все к рукам прибрать.
– Хорошо, Ладуль, как скажешь.
– И от меня подальше держись, – попробовала я внести ясность. – Аркаша не дурак, смекнет, в чем дело.
– Понял, – кивнул Лом. – Завтра увидимся? Приезжай ко мне, слышишь?
– Ломик, хочешь дело делать, о сексе забудь, – наставительно сказала я.
– Как забыть, – ужаснулся он, – ты что, Ладушка, да на черта мне тогда и деньги?
Да, трудно было говорить с распаленным страстью Ломом.
– Надо поосторожней, меня слушай, скажу можно, значит, можно. Понял?
– Завтра, да? – спросил Лом, заглядывая мне в глаза.
– С ума сошел? Ты меня вообще‑то слышишь?
– Но сегодня время‑то еще есть?
– С ума сошел, Аркаша увидит.
– В машину пойдем, на пять минут, а? Сил нет.
– Потерпи до Димкиной свадьбы.
– На всю ночь? – хмыкнул Лом.
– На всю, да пусти подол‑то, – разозлилась я.
Аркаша в кабинете на калькуляторе что‑то высчитывал, увидев меня, заулыбался. «Сейчас ты у меня улыбаться перестанешь».
– Денег дай, – сказала я.
– На что? – спросил он, подхалимски улыбаясь.
– На все.
– Ладушка, сына женю, прикинь, какие траты.
– Чего на свадьбу не зовешь?
Аркаша заерзал.
– Сама подумай…
– Ты что ж, стыдишься меня, что ли? – вскинула я голову.