После войны уже вместе с моим отцом. В родном доме жили чужие люди, а время было такое, что о сокровищах вслух говорить не следовало. Обе экспедиции успехом не увенчались. Мой отец в одиночку предпринял попытку отыскать клад, потом еще дважды отправлялся на поиски с друзьями, но каждый раз неудачно: не только до царских червонцев, но и до подпола добраться никак не удавалось. Народ в бывшем бабкином доме проживал на редкость недоверчивый и осторожный. Последняя попытка отыскать сокровища была предпринята моими двоюродными братьями несколько лет назад. Конечно, вернулись они ни с чем. Дом к этому времени совсем обветшал, часть его снесли, а часть перестроили. Так что определить, где кухня и под ней подпол, а в подполе большая бочка, стало затруднительно. Но мысль о сокровищах неизменно будоражила наше семейство. Ни одно застолье не обходилось без заунывного перечисления бриллиантов и изумрудов, а также наполеоновских замыслов по их обнаружению. То, что Мышильда, глядя на могильную плиту предков, вспомнила о кладе, меня не удивило. Но раздосадовало. И я потащила ее к другим родным могилам, переведя разговор на дела земные. Мышь задумчиво кивала в ответ и вдруг брякнула:
– Елизавет Петровна, давай съездим.
– Куда? – растерялась я.
– Как куда? В места обитания предков. Посмотрим на дом, и вообще…
– Чего на него смотреть?
– Ну… интересно. Жили люди, нам не чужие.
– От дома ничего не осталось, и смотреть там нечего. А если ты все же на сокровища намекаешь, так я в них не верю.
– Сокровища есть, – убежденно заявила Мышильда. – Просто добраться до них сложно. Кто всегда отправлялся на поиски? Мужики. Не хочу обидеть родственников, но мужики в нашем семействе, кроме как ростом да гиблой страстью к запоям, ничем похвастать не могут. Кладоискатели из них, как из меня штангист. Они в дом‑то ни разу войти не смогли. То ли дело мы. Перед тобой любой мужик дверь распахнет и первый в подпол полезет, исключительно из‑за твоего удовольствия. Отчего б и не рискнуть, а?
Мне стало ясно: коварная Мышильда, поняв, что на юг я ее в этом году не повезу, решила использовать семейное предание в корыстных целях: прокатиться за мой счет за триста километров и пожить в древнем русском городе в комфорте и довольстве. Мышь делила коммуналку с тремя веселыми соседями и, само собой, мечтала хоть в отпуск вырваться из этого рая. Чтобы испортить ей настроение, я поинтересовалась:
– А кто будет финансировать экспедицию?
Лицо сестрицы еще больше вытянулось, глазки сверкнули, и она, тяжко вздохнув, затихла.
Закончив обход кладбища, мы побрели к стоянке, где нас ожидал мой «Фольксваген». К сожалению, не один. Рядом с ним пасся инспектор ГАИ, весело насвистывая и зазывно поглядывая по сторонам, а я только теперь обратила внимание на табличку, под которой пристроила свою машину, – «Только для служебного транспорта».
– Отшить его? – подхалимски предложила Мышь, как видно, все еще мечтая о сокровищах. Я пожала плечами и зашагала решительнее.
– В чем дело? – пропела я ласково. Страж порядка резко повернулся и замер. Нос его находился как раз на уровне моей груди. Он приподнял голову, слабо охнул и начал заваливаться влево. – Жарко сегодня, –
Посочувствовала я. Он снял фуражку, помотал головой, моргнул два раза и попробовал что‑то сказать. Мы загрузились в свое транспортное средство и отчалили, страж сделал попытку помахать нам рукой.
– И после этого ты не хочешь попробовать? – снова полезла ко мне сестрица. Мысль провести отпуск в коммунальном раю ее не вдохновляла.
– Я подумаю, – лениво кивнула я с целью отделаться от глупых разговоров и увеличила скорость, что позволило мне высадить Мышильду через двадцать минут.
Она с грустью во взгляде сказала:
– Пока, – и исчезла в своем подъезде, а я направилась к своему дому.
В квартире меня ждал сюрприз. На диване бочком, сложив руки на коленях, сидел предпоследний и поглядывал на меня с некоторым томлением. По моему мнению, в настоящий момент он должен был находиться в квартире своей матушки, а не сидеть на диване с таким дурацким видом.
Об этом я ему и заявила. Предпоследний, томясь и потирая ладошки, поднял на меня затуманенный взор и сказал:
– Елизавета, я решил вернуться.
– В эту квартиру? – уточнила я.
– Нет, – отчаянно помотал он головой. – Я хочу вернуться к тебе.
– Вы что, все с ума посходили? – возмутилась я.
– Нет, – опять помотал он головой. – Я долго думал и понял. Мы созданы друг для друга. Я покончил с пьянством. Все, – предпоследний рубанул рукой воздух и замер, выжидательно глядя на меня.
– Когда покончил? – спросила я.
– Вчера, – охотно ответил он. – Заметь, даже не похмелился.
Он подобрал животик и с улыбкой уставился в мое лицо. Предпоследний, зовут его, кстати, Михаил Степанович, у меня непризнанный гений. Величайший поэт всех времен и народов, а также обладатель неповторимого голоса и большой любитель русских народных песен. Других достоинств нет. За всю свою жизнь, а Михаилу Степановичу уже к сорока, он дважды пытался начать трудовую карьеру: первый раз корреспондентом заводской газеты «Гудок», откуда вскоре был изгнан за пьянство, а второй – комендантом заводского общежития, откуда ушел сам, ибо должность сия не соответствовала его интеллектуальным запросам. Ряд моих попыток пристроить куда‑либо дражайшего супруга успехом не увенчался.
На момент нашего знакомства он исполнял арию Базилио в народном театре и тыкал в лицо всем знакомым тощую книжку своих стихов, изданную на средства его матушки, в то время заведовавшей трестом столовых и ресторанов. Он целовал мне руки, закатывал глаза, шептал: «Венера» – и в первый же вечер предложил выйти за него замуж. У меня необоримая тяга к интеллигенции, и я согласилась. Через неделю после свадьбы Михаил Степанович начал писать роман, который должен был перевернуть всю литературу (зачем ее переворачивать, он так и не объяснил), через год он все еще пребывал на третьей странице, но был переполнен грандиозными замыслами. Я предложила ему устроиться на работу. С отчаяния он запил, а ко мне обращался в стихах, где умолял не губить его талант. Просто лодырь – это одно, а лодырь‑пьяница – совсем другое. Я почувствовала себя ответственной за него и стала бороться, а Михаил Степанович принялся пить еще больше. Его матушка перед своей кончиной прямо заявила, что я – погибель ее сына. В конце концов зеленый змий победил, я оставила супруга в покое, он попивал, пописывал стихи, исполнял русские народные песни на нашей кухне и даже смог перевалить в своем романе за шестую страницу. Примерно в это же время я встретила Иннокентия Павловича. Его речи о роли женщины в современном обществе произвели на меня впечатление, я поняла всю безысходность своей жизни с Михаилом Степановичем и покинула его. Только трехнедельный запой помешал тому в отчаянии наложить на себя руки. Выйдя из запоя, Михаил Степанович написал два стихотворения, в одном из которых назвал меня гремучей змеей, а в другом одалиской, и каждый понедельник заскакивал ко мне на работу занять денег. В общей сложности накопилась внушительная сумма долга, именно поэтому он безропотно кочевал с одной квартиры на другую по первому моему требованию.
Предпоследний подтянул короткие ножки с целью скрыть от меня дыру существенной величины в районе большого пальца левой ноги, сложил на животе пухлые ручки и, дважды моргнув, сказал:
– Я уже вижу его, чувствую.