– А в милиции говорят, убийство тщательно спланировано…
– Говорят, в Москве кур доят… Совершенно неожиданно для себя я вдруг заревела и пробормотала, закрывая рот ладонью:
– Это я его нашла…
– Кого? – нахмурился Паша, слегка подпрыгнув на стуле.
– Да Зюзю этого. Он в шифоньере сидел. И теперь мне от милиции покоя нет. Боюсь, посадят.
– Куда? – Глаза Паши полезли на лоб.
– Господи, куда сажают? В тюрьму, естественно. Они думают, это я его убила.
Паша отреагировал на мое заявление совершенно неожиданно: засмеялся, точнее сказать, заржал, как лошадь.
– И чего тут смешного? – обиделась я.
– Менты, конечно, придурки, но они же не идиоты. В нашем районе каждая собака знает, что ты… в общем, хороший человек.
– Ты это серьезно? – опешив на мгновение, спросила я.
– Насчет чего? – опять нахмурился Паша.
– Ну… насчет того, что они знают… хотя, с другой стороны, если б они всерьез подозревали меня в убийстве, то уж, наверное, арестовали бы…
– Не чуди, – хмыкнул Паша. – Пройдет неделька, и менты отыщут какого‑нибудь наркошу, он и кокнул. А то, что к тебе прицепились, так у них работа такая – цепляться. – И безо всякого перехода сообщил:
– У Зюзи брательник серьезным пацаном был, но помер. Прошлой весной. А Зюзя никому не нужен.
Я чуть было не рассказала ему о фотографии, но вовремя прикусила язык.
Паша ушел, а я уставилась на телефон. На месте не сиделось, душа после беседы с Упырем с его таинственными намеками на городские новости рвалась к действию. То, что разговор с Пельменем ничего не даст, было ясно с самого начала: Паша не из тех людей, кто языком болтает, кроме сомнительного комплимента, я от него ничего не услышала, и его заверения меня ничуть не успокоили. Что‑то такое Зюзя увидел и поплатился за это жизнью. Самое скверное, что это «что‑то» видели еще четверо. Сейчас они в бегах, но если им не помочь… Все усложняет тот факт, что от милиции принимать помощь они не желают. И от меня тоже. Что за машину увидел Зюзя и почему это так важно? А главное, как связать ее со вчерашними новостями? Я вздохнула и набрала номер Родионова. Александр Сергеевич сам поднял трубку, а я почему‑то разволновалась и начала разговор так путано, что едва не заревела с досады вторично за одно утро. Для меня это было личным рекордом, и я страшно разозлилась, хотела прекратить разговор, но передумала: Родионов, чего доброго, вызовет мне «неотложку», барышня мычит невнятно, а затем бросает трубку."Соберись и скажи хоть что‑нибудь", – гневно приказала я самой себе и заявила:
– Александр Сергеевич, я случайно узнала, что у Зюзи был брат. Вам о нем что‑нибудь известно?
И еще… один человек… по телефону… намекнул мне на связь между убийством Зюзи и вчерашними теленовостями.
– Упырь объявился? – ласково спросил Родионов.
– Какой Упырь? – Я покраснела и, подавив стон, добавила:
– При чем здесь Упырь? Просто я подумала, может быть, вы… то есть, может, это как‑то…
– Дарья Сергеевна, вы в настоящий момент где находитесь?
– На работе, – со вздохом облегчения ответила я, радуясь, что не надо завершать фразу, в которой окончательно запуталась.
– А в котором часу заканчивается ваша работа?
– Вообще‑то у меня ненормированный рабочий день, и я…
– Давайте встретимся, скажем, в четыре, это подойдет?
– Подойдет.
– Отлично.
– Отлично. Значит, я жду вас на том самом месте, где мы расстались утром.
– Ждите, – пролепетала я и повесила трубку.
Ровно в четыре я покинула здание школы и возле дыры в заборе увидела Родионова с гвоздикой в руках. Эта самая гвоздика вызвала у меня что‑то вроде столбняка. С одной стороны, как будто совсем неплохо, что Родионов стоит, как пень, улыбается и держит ее в руках, точно боевое знамя. Очень глупо, по‑моему, отправляться с цветами, то есть цветком, к подозреваемому в убийстве. С другой стороны, Родионов успел показать себя таким хитрецом, и очень может быть, что гвоздика – лишь средство окончательно меня запутать, я потеряю бдительность, а он… В общем, подходя к Александру Сергеевичу и принимая из его рук цветок, я так и не решила: радоваться мне или грохнуться в обморок, потрясенной людским коварством.
– Это вам, – сказал он и попробовал улыбнуться шире, чем обычно, но только зря старался: этому его жесту воспрепятствовало строение ротовой полости. – Сегодня не так жарко, – добавил он.
– Да, – кивнула я и, опомнившись, поблагодарила за гвоздику, прикинула, куда ее можно сунуть, но, кроме дамской сумочки, у меня с собой ничего не было, и пришлось нести ее на виду у всего человечества, а между прочим, возле окна тренерской с открытым ртом замерла Светка, и завтра… Разозлившись, я ухватила Родионова под руку, повела его по аллее и улыбнулась так широко, точно затеяла с ним соревнование.
Минут двадцать мы упорно говорили о погоде, о предстоящем отпуске (в основном – моем), не понятно как прошли мимо моего дома и в конце концов оказались в кафе «Морозко». И, только сделав заказ, я вроде бы опомнилась и решила спросить:
– Вы хотели поговорить со мной?
– Я? – Родионов вроде бы удивился и даже посмотрел по сторонам, точно искал свидетелей, способных подтвердить, что, мол, точно, было дело, глаза его при этом сделались пронзительно чистыми, и это окончательно убедило меня в том, что передо мной законченный лицемер. Я стремительно поднялась, уронив стул, и заявила:
– Притворщик. – Шарахнулась в сторону, вспомнила про гвоздику, положила ее на стол и опрометью бросилась из кафе. Родионов сидел с открытым ртом и признаков жизни не подавал.
Я летела по улице, не чувствуя ног, сумка сорвалась с плеча и грохнулась на асфальт, я притормозила, наклонилась за ней и сделала первый вдох. В этот момент в ближайших кустах возникла голова Кузи и слабо тявкнула, а затем появилась рука моего племянника и прикрыла собаке пасть, после чего и пасть и рука незамедлительно исчезли. Я бросилась в кусты, точно носорог, пылая гневом, но никого там не обнаружила.
– Сенька! – заорала я. Ни его, ни собаки. – Сумасшедший дом какой‑то…
Веселую троицу я застала во дворе, Кузя дремал возле будки, Сенька играл в баскетбол с ребятами постарше, а Чугунок делал ценные замечания по поводу чужой игры, которые вот‑вот грозили закончиться для него хорошим нагоняем. Все трое дружно делали вид, что не заметили моего появления. Я немного постояла в досягаемой близости, прикидывая, стоит сказать им что‑нибудь ласковое или это подождет, и отправилась домой.
Где‑то через полчаса позвонил Родионов, а я, услышав его голос, бросила трубку и больше к ней не прикасалась. В моем дурном настроении был повинен не столько Родионов, сколько я сама: при воспоминании о том, как я вела себя в кафе, волосы у меня буквально становились дыбом.
– Я ненормальная, – повторяла я, носясь по квартире общей площадью семьдесят квадратных метров. – А он притворщик… и… надо это как‑то прекращать.
В восемь, загнав мальчишек домой и накормив их ужином, я устроилась возле телевизора с намерением послушать городские новости.