Телефон опять зазвонил.
– Может, стоит ответить? – сказал Лукьянов. Я нащупала трубку.
– Где тебя носит? – спросил Вешняков. – Звоню, звоню, мобильный отключен.
– Скажи мне что‑нибудь радостное, – вздохнула я. – Скажи, что нашел любовника Ивановой или наконец‑то получил ответ на запрос.
– Дулю тебе с маком, а не любовника. Встретимся в четыре, возле цирка.
Я отбросила трубку и взглянула на Лукьянова. К тому моменту он успел надеть штаны.
– Дела? – спросил он, стоя ко мне спиной.
– Они самые.
– Ты по‑прежнему работаешь на Деда? Помнится, ты мечтала избавиться от этой работы и даже многое сделала, чтобы соскочить с крючка. Я прав?
– Прав, – поморщилась я.
– Так почему?
Ответить на этот вопрос было непросто. Ответ, конечно, был, но он меня не устраивал. Я прикинула и так и эдак и ответила правду:
– Да какая разница.
– Что? – поворачиваясь ко мне, спросил Саша, демонстрируя поднятием бровей удивление. Удивление получилось так себе, но вопрос он задал, и мне надлежало ответить. Можно послать его к черту, но не хотелось, и я заунывно начала:
– Видишь ли, когда я была девочкой на побегушках, потому что он хотел, а я, соответственно, не хотела, мне казалось, что если бы я… короче, я была уверена: стоит мне получить возможность выбора – и жизнь станет другой. Такой, как я захочу.
– Надежды не оправдались?
– Нет, конечно. Я‑то сама другой стать не могу, так при чем здесь жизнь и стоит ли в ней чего‑то менять?
– Логично, – кивнул Саша, садясь рядом. – Пьешь по‑прежнему?
Я зло фыркнула:
– С этим пороком завязала. Посмотри, как распрекрасно я выгляжу.
– Ты и год назад выглядела неплохо.
– Я закодировалась.
– Помогает?
– Еще бы.
– Что ж, это хорошая новость. Теперь давай плохую. Что за дерьмо у вас здесь происходит?
Само собой, я ждала этого вопроса, и удивляться не стоило, и уж тем более не стоило заходиться от тоски и отчаяния, но все же было больно.
– Так ты поэтому приехал?
Он взглянул так, точно я сморозила страшную глупость, давая понять, что тут двух мнений быть не может. С какой еще стати ему сюда являться? Только по велению хозяев. Когда он вот так смотрел, становилось не по себе, потому что понятно: чужая жизнь для него не дороже копейки. Впрочем, и свою он не очень ценил, если не врал, конечно.
Будь я умной, то, не давая волю лицевым мышцам, спокойно бы приступила к изложению наших дел. Но, видно, кое‑какие мыслишки насчет того, что Лукьянов как‑то выделял меня из толпы сограждан и даже испытывал ко мне некие чувства, не скажу серьезные или большие, а просто вспоминал иногда, что есть, мол, такой человечек, мешали мне, словом, я повела себя как идиотка, и не просто идиотка, а влюбленная. Это похуже. Я закрыла лицо руками и принялась хохотать, Лукьянов, насвистывая, побрел в ванную. К тому моменту, когда он вышел оттуда, я смогла вернуть себе здравомыслие до такой степени, что заварила кофе, выпила чашку и прикинула, как потолковее объяснить, что тут у нас происходит, не тратя лишних слов. Он этого не любит, лишние слова, имею я в виду. Мы уже работали с ним год назад, и о его стиле я имела представление.
Лукьянов устроился в кресле, выпил кофе, косясь на меня, и вдруг спросил:
– Ты все еще меня любишь?
– В горизонтальном положении гораздо больше.
– Ну, наконец‑то ты начала острить. Признаться, тебе это никогда не удавалось. Но так ты по крайней мере похожа на саму себя: стервозную бабу, которая мало что чувствует, но которая почему‑то решила, что ей это необходимо.
Вот и играет то в Жанну д'Арк, то в Зою Космодемьянскую. Хотя я к этому привык. Однако роль Джульетты идет тебе так же, как мне роль доброго самаритянина. Свои незаурядные театральные способности пробуй на ком‑нибудь другом.
Можно было опять засмеяться или заплакать от обиды. Пожалуй, все‑таки заплакать, то есть зареветь, горько, с причитанием. Пусть бы еще раз в ванную сбегал, чистота – залог здоровья. Но мне не хотелось. Хотелось совсем другого, и я подумала, почему бы и нет? Имеет человек право раз в жизни порадовать себя.
Я поднялась и, глядя в его глаза, которые стали холодными, как льдинки, сказала:
– Я люблю тебя. Я за тебя жизнь отдам. – После чего с удовольствием заехала ему в челюсть. Пальцы противно хрустнули, но душа пела, так что боли я не чувствовала. Я села и сказала: – Надеюсь, ты не в обиде. Теперь, когда мы обменялись комплиментами, с лирическими отступлениями можно покончить и перейти к делу.
Саша потрогал челюсть и сказал:
– А ты знаешь, очень неплохо. Главное, с душой.
– Я старалась. Так мы переходим к делу, или ты еще немного расскажешь о моей стервозности, я поплачу, ты второй раз помоешься…
– Извини, – сказал он серьезно. – Я не хотел тебя обидеть. То есть хотел, конечно… что тут скажешь, – развел он руками и впервые показался мне каким‑то растерянным, даже беспомощным.
– Ты прав, – решила я утешить его. – Джульетта из меня, как из тебя добропорядочный отец семейства. Хотя, может, ты не совсем потерян для общества и мне так только кажется. Так я могу приступить к изложению?
– Валяй, – засмеялся он. Я собралась было показать класс московскому гастролеру, но тут зазвонил телефон.
– Не судьба, – пробормотала я, взяв мобильный. Звонил Дед.
– Детка, что там с этим маньяком? Вы еще долго будете топтаться на месте?
– С маньяками быстро не получается, – съязвила я.
– Хочешь сказать, он полгорода перережет, а вы все будете руками разводить?
– Ну, до половины города все‑таки далековато…
– Что с тобой? – спросил он резко. – Откуда этот дурацкий тон? – Продемонстрировав возмущение и недовольство, дав понять, что шутки неуместны, Дед перешел к насущному: – Боюсь, своими силами вам не справиться. – Я широко улыбнулась, благо Дед видеть это никак не мог. – Сегодня должен приехать Лукьянов. Вы отлично сработались в прошлый раз и…
– Он уже приехал, – осчастливила я его. – Сидит напротив.
– Да? Замечательно. Думаю, за пару недель вы с этим маньяком разберетесь.
Дед отключился. Я пожала плечами и приступила к изложению. Мой рассказ занял двадцать две минуты. Собой я осталась довольна, четко, сжато, но доходчиво. После такого доклада вопросы практически исключались. Впрочем, я была уверена, что у Лукьянова они найдутся. Излагая, я в то же время размышляла вот над чем: что такое назревает в нашей богадельне? Конечно, маньяк – серьезная угроза спокойствию граждан, но появление Лукьянова… Черт, что же на самом деле происходит? Лялин намекал на некие подводные течения. Лялину можно верить, нюх у него получше звериного.
Когда я закончила свой рассказ, Саша, откинувшись в кресле, заявил:
– Очень сомневаюсь, что это маньяк.
– Я тоже. В любом случае я рада, что ты решил помочь нам. Помни, у тебя две недели.
– У нас, – хмыкнул Саша.
– Ты теперь главный, с тебя и спрос, а мое дело холопское: поднести, подать или вот потрахаться, чтоб ты не скучал.
– Нарываешься, – сказал он беззлобно.