Ящик фонографа был из первоклассного материала — мелкослойного красного дерева с резным орнаментом, напомнившим Дэнни о европейских монарших домах. Вверху помещалась вертушка с лиловой бархатной подложкой, а внизу имелся шкафчик для пластинок с двумя дверцами, украшенными резьбой, судя по всему, ручной работы.
Когда на этом устройстве с позолоченной металлической ручкой крутилась пластинка, шум мотора был почти неразличим. Такого звучания Дэнни раньше никогда в жизни не слышал. Они слушали интермеццо из «Сельской чести» Масканьи, и Дэнни твердо знал, что, войди он в гостиную с завязанными глазами, он бы решил, что певица поет прямо здесь, рядом. Он еще раз взглянул на фонограф и заключил, что аппарат наверняка стоит в три-четыре раза дороже дровяной плиты.
— «Сильвертон Б-двенадцать», — объявил Федерико с еще более распевными интонациями, чем обычно. — Я ими торгую. Я продаю и «Б-одиннадцать», но мне больше нравится, как выглядит «двенадцатый». Стиль Людовика Шестнадцатого существенно превосходит стиль Людовика Пятнадцатого. Вы согласны?
— Конечно, — ответил Дэнни, хотя, если бы ему сказали то же самое о каком-нибудь Людовике Третьем или Иване Восьмом, ему все равно пришлось бы это принять на веру.
— С ним не сравнится никакой другой фонограф на рынке, — вещал Федерико с лучащимся взором проповедника. — Никакой другой аппарат не способен проигрывать все существующие типы пластинок — «эдисон», «пате», «виктор», «колумбия» и «сильвертон», только подумайте. Нет, друг мой, такими возможностями обладает лишь он. Вы можете купить фонограф и за восемь долларов, — он поморщился, — но будет ли он звучать как этот? Услышите ли вы ангелов? Вряд ли. А потом ваша дешевая иголка износится, начнет скакать по бороздкам, и скоро вы будете слышать только треск и шорох. И каков же результат, смею спросить? Вы просто обеднеете на восемь долларов. — Он снова простер руку в сторону ящичка с фонографом, точно гордый отец первенца. — Качество стоит дорого. Но это разумно.
Дэнни подавил смешок, очень уж его забавлял этот маленький старичок с его горячей верой в капиталистические ценности.
— Папа, — проговорила Тесса, стоявшая у плиты, — не будь такой… — Она помолчала, подыскивая слово. — Eccitato.
— Возбужденный, — подсказал Дэнни.
Она сдвинула брови, поглядев на него:
— Васпуш?..
— Воз-буж, — поправил он. — Воз-буж-денный.
— Вузбужденный.
— Почти так.
Она подняла деревянную ложку.
— Этот английский! — воскликнула она.
Дэнни вдруг подумал: а какова на вкус ее шея, золотисто-коричневая, точно мед? Женщины были его слабостью с тех пор, как он достаточно повзрослел, чтобы замечать их и видеть, что и они, в свою очередь, обращают на него внимание. Он зачарованно смотрел на шею Тессы, на ее горло. Страшная, восхитительная жажда обладания. Присвоить на одну ночь чьи-то глаза, капли пота, биение сердца.
И эти мысли — здесь, при ее отце. Господи!
Он снова повернулся к старику, внимавшему звукам музыки, полузакрыв глаза. Воплощенное неведение. Милый, любезный, не ведающий обычаев Нового Света.
— Я люблю музыку, — проговорил Федерико и открыл глаза. — Когда я был маленьким, менестрели и трубадуры заходили к нам в деревню с весны до конца лета. Я слушал и смотрел, как они играют, пока мать меня не прогоняла, иногда ей даже приходилось меня стегнуть. Эти звуки. Ах, эти звуки! Язык — лишь слабая замена им. Вы понимаете?
Дэнни покачал головой:
— Не уверен.
Эти звуки. Ах, эти звуки! Язык — лишь слабая замена им. Вы понимаете?
Дэнни покачал головой:
— Не уверен.
Федерико подтащил кресло ближе к столу и наклонился вперед:
— Человек рождается со змеиным языком. Так было всегда. А птица не умеет лгать. Лев — охотник, его должны бояться, это правда, но он верен своей природе. Дерево и камень тоже ей верны, они — лишь дерево и камень. Не больше, но и не меньше. А человек — единственное создание, которое способно произносить слова, и он использует этот великий дар, чтобы предавать истину, предавать себя, предавать природу и Бога. Человек укажет на дерево и будет уверять вас, что это не дерево, встанет над вашим трупом и будет утверждать, что это не он вас убил. Видите ли, слова — это речь для мозга, а мозг — всего лишь машина. Но музыка, — он торжествующе улыбнулся и воздел указательный палец, — музыка обращается к душе.
— Никогда так об этом не думал.
Федерико показал на свое сокровище:
— Эта вещь сделана из дерева. Она — дерево, но и не совсем дерево. Да, древесина есть древесина, но какое она имеет отношение к музыке, которая из нее исходит? Что это такое? Есть ли у нас слово для такой древесины, смею спросить? Для такого дерева?
Дэнни слегка пожал плечами, решив, что старик немного захмелел.
Федерико вновь закрыл глаза, его ладони запорхали у ушей, точно он дирижировал музыкой сам, призывал ее ворваться в комнату.
Дэнни снова заметил, что Тесса смотрит на него, но на сей раз она не опустила глаза. Он улыбнулся. Румянец залил ей лицо и шею, но все-таки она не отвела взгляд.
Он опять повернулся к ее отцу. Глаза у него были по-прежнему закрыты, руки дирижировали, хотя музыка уже смолкла и игла покачивалась на последних бороздках.
Стив Койл расплылся в улыбке, увидев, как Дэнни входит в Фэй-холл, традиционное место собраний Бостонского клуба. Он пробрался вдоль ряда складных стульев, заметно приволакивая ногу. Пожал руку Дэнни:
— Спасибо, что пришел.
На такое Дэнни не рассчитывал. Он почувствовал себя вдвойне виноватым — обманным путем внедряться в БК, в то время как его бывший напарник по патрулю, больной и безработный, явился сюда поддержать борьбу, в которой он теперь даже не участвует.
Дэнни вымученно улыбнулся:
— Не ожидал тебя здесь встретить.
Стив оглянулся на людей, обустраивавших сцену.
— Между прочим, они мне разрешают им помогать. Я живой пример того, что бывает, когда за твоей спиной нет профсоюза, понимаешь? — Он хлопнул Дэнни по плечу. — А ты как?
— Порядок, — ответил Дэнни. В течение последних пяти лет он знал жизнь своего напарника до мельчайших подробностей, часто — с точностью до минуты. Ему вдруг показалось странным, что он две недели не интересовался им. Странно и стыдно. — Как ты-то себя чувствуешь?
Стив пожал плечами:
— Я бы поныл, да кто станет слушать?
Он громко рассмеялся и снова хлопнул Дэнни по плечу. На подбородке у него пробивалась седая щетина. Казалось, он затерялся где-то внутри своего тела, искореженного недавней болезнью. Его словно бы перевернули вверх ногами и встряхнули.
— Хорошо выглядишь, — произнес Дэнни.
— Враки. — Снова неловкий смех. — Я так рад, что ты пришел.
— Да ладно тебе, — отозвался Дэнни.
— Глядишь, превратим тебя в профсоюзного деятеля.
— Вот уж вряд ли.
Стив в третий раз хлопнул его по плечу и повел со всеми знакомить. Дэнни шапочно знал примерно половину присутствующих: они так или иначе пересекались по службе. Казалось, при Стиве им всем немного не по себе. Как будто неудачи заразны, точно грипп.