Аргентина, конец 1980-х. Страна только-только начала приходить в себя после многолетней военной диктатуры Хорхе Видела. Однажды психоаналитик Витторио влюбился с первого взгляда в красавицу Лисандру, всерьез увлеченную танго. Пройдет несколько лет, брак Витторио и Лисандры медленно разрушается, и вот одним сиреневым вечером под звуки танго Лисандра выпадает из окна. Сама она решила свести счеты с жизнью? А может, за ее смертью стоит кто-то из пациентов Витторио, раскрывших на сеансах у психоаналитика всю подноготную своей души? Или Лисандра стала жертвой мужа – идеального кандидата на роль убийцы? И лишь Ева Мария, одна из самых верных поклонниц талантливого врача, убеждена в его невиновности и решает расследовать таинственную смерть.
Элен Гремийон получила во Франции пять литературных премий, ее книги переведены на 27 языков. Ее новый роман "Гарсоньерка" – истинно французский детектив в страстном ритме аргентинского танго, со сложными психологическими загадками, внезапными сюжетными вспышками и неожиданным финалом.
Элен Гремийон
Гарсоньерка
Жульену, Леонару
Какая разница, громче будет крик или тише? Лишь бы он прекратился. Годами я верил, что крики смолкнут. Теперь я в это больше не верю. Может, мне бы надо снова полюбить. Но по заказу не полюбишь.
Сэмюэл Беккет. "Первая любовь"
Лисандра вошла в комнату нетвердой походкой, шатаясь от горя, глаза у нее покраснели, веки набухли от слез, ничего, кроме "он меня разлюбил", она не сказала, а эти слова твердила неустанно, будто мозг у нее заело, будто ее губы не могли выговорить ничего другого, только "он меня разлюбил". "Лисандра, я больше не люблю тебя", – внезапно произнесла она так, точно из ее рта вырвались его слова, и, узнав таким образом ее имя, я воспользовался этим, чтобы пробиться через ее тетанию .
– Кто вас разлюбил, Лисандра?
Это была первая фраза, с которой я к ней обратился, потому что требовать от нее, чтобы она перестала плакать и начала рассказывать, было бесполезно, она бы меня не услышала. И тут она внезапно умолкла, словно только теперь меня заметив, она даже не шелохнулась, так и сидела, горестно ссутулившись, втянув голову в плечи, зажав безвольные руки между колен, скрестив ноги, но, поскольку мои слова подействовали, я решился повторить их снова, помягче и потише, глядя ей в глаза, – и на этот раз она посмотрела на меня.
– Кто вас разлюбил?
Я опасался, как бы эти слова не произвели обратного действия, как бы она снова не впала в слезное отупение, но ничего такого не произошло, Лисандра покачала головой и пробормотала: "Игнасио. Игнасио меня больше не любит". Она уже не плакала, а извиняться не стала; обычно все, поплакав, а иногда еще продолжая плакать, начинают извиняться – остаток гордости, неподвластный печали, – но у нее гордости не было или уже не осталось, и, немного успокоившись, эта женщина в голубом пуловере рассказала мне о нем, о человеке, который ее разлюбил. Вот так, семь лет назад, я познакомился с Лисандрой.
Лисандра была красива, удивительно красива, только ни цвет ее глаз, ни цвет волос, ни оттенок кожи тут были ни при чем. Ее красота была детской – детским было не ее тело, очень женственное, но ее взгляд, ее жесты, жалобное выражение лица. Я сразу понял, что она не перестала быть ребенком, меня ошеломила ее способность любить, ее любовь выходила далеко за пределы того, что она испытывала к этому человеку, она жила любовью, она любила любовь, и, когда я ее слушал, человек, которого она так любила, казался мне необыкновенным.
– Довольно о нем, Лисандра, расскажите о себе.
Я знал, что эти слова могли ее задеть, я запнулся, перед тем как их произнести, но не смог удержаться, как ни глупо, я уже ревновал, и мне мучительно было слышать, как она говорит о нем. Она ответила, что о себе ей рассказать нечего, и не успел я подобрать какую-нибудь подходящую фразу, чтобы смягчить причиненную ей боль, встала, спросила, где здесь туалет, и больше не вернулась, ни в тот день, ни потом.
Каждый вечер я даю себе полчаса передышки, полчаса одиночества, чтобы выбраться из полосы неудовлетворенности, фрустрации или отчаяния, куда загоняет меня все, что приходится выслушивать за день. Простите, что говорю об этом, не следовало бы, но при существующем положении вещей вы имеете право заглянуть за кулисы. Я наливаю себе рюмку коньяка и жду, пока меня охватит очень легкое оцепенение, как ни странно, возвращающее меня к реальности, к реальности моей жизни. Я давно так поступаю, но в тот раз полчаса затянулись на весь вечер, я не переставал думать о ней, о Лисандре, о ее глазах, в которых стоял ужас от реальности разрыва с Игнасио, – мне часто случалось видеть людей, пришибленных любовными горестями, но я не помню, чтобы кто-нибудь из них так сильно страдал, и это не было романтическим отчаянием, это не было позой, не было привычкой, нет, отчаяние составляло самую суть ее личности, было органическим и глубоким. Иным никогда и не дойти до такой степени отчаяния: каждому из нас свойствен определенный градус тех чувств, которые для всех нас называются одинаково, которые все мы способны испытать, но мы слишком часто об этом забываем, стремясь сделать их универсальными, а моя профессия ежедневно напоминает мне, что не для всех глагол "страдать" означает одно и то же.
Я попытался угадать возраст Лисандры – должно быть, лет двадцать пять. Темные волосы, розовая кожа, а глаза? – я так и не понял, какого они цвета, страдание – вот единственное, что я в них разглядел, веки были красные, она не притронулась к стоявшей между нами коробке с бумажными платками, она то и дело утирала глаза и нос рукавом своего пуловера (голубого, вот его цвет я помнил!). При мысли о том, что я, возможно, больше никогда ее не увижу, мне пришлось выпить вторую рюмку коньяка, за ней третью, потом я вышел из дому, чтобы развеяться, но и это не помогло. Наваждению достаточно тысячной доли секунды, для того чтобы завладеть нами, время здесь ничего не решает… я вышел на улицу, прекрасно понимая, что не знаю, куда идти, – не отдавая себе в этом отчета, я отправился ее искать…
Кто-то стучит в дверь. Ева Мария не слышит. Она сидит за рабочим столом, погруженная в собственные мысли.
…Я был потрясен исчезновением Лисандры, из-за этого я лишился сна, я проклинал себя за то, что спугнул ее. Со мной такого никогда не бывало, а ведь одному богу известно, сколько людей прошло через мой кабинет, и никто никогда от меня вот так не сбегал! Случалось, конечно, что пациент не являлся на второй сеанс, но посреди сеанса не сбегал никто и никогда, а она сразу оказала сопротивление. Я заново перебирал в памяти несколько минут, которые провел с Лисандрой, отыскивая хоть какой-то намек, позволяющий ее найти, но я запомнил только имя и голубой пуловер, а с этим далеко не уедешь, я ничего не знал о ней, я мысленно обводил контуры картинки, оставшейся у меня в памяти, – четкой, как силуэт, тщательно вырезанный скальпелем.
Лисандра, боком сидящая на диване, вытирающая рукавом своего голубого пуловера сначала один глаз, затем другой… Моя память работала как одержимая, и с ее помощью я находил подробности, которые тогда упустил, сосредоточившись на лице и словах Лисандры. На ней были черные брюки из легкой ткани, похоже из хлопка, и – как я мог сразу этого не заметить? – красивые туфли, тоже черные, они выглядели до странности элегантно по сравнению с ее одеждой: высокий каблук, тонкий ремешок… А на ковре от подметок остались белые следы… Нет, радоваться слишком рано, я должен был проверить свою догадку и радоваться пока не решался, зато решился обойти все окрестные залы, где танцевали танго и милонгу: она явно пришла прямо оттуда, и зал недалеко от моего дома, иначе весь тальк успел бы осыпаться… Стало быть, несмотря на горе, танцевать она могла, и это меня успокаивало, хотя главным образом меня успокаивало то, что теперь я, кажется, напал на след и смогу ее отыскать.
Не смотрите на меня так, я прекрасно понимаю, о чем вы думаете, да-да, по глазам вижу, не спорьте, вы смотрите на меня с упреком, я вас знаю, но давайте начистоту: я сделал все возможное для того, чтобы вызвать сопротивление Лисандры, и когда мне хочется себя успокоить, убедить в том, что действовал правильно, – иногда ведь необходима уверенность в том, что действовал правильно, пусть даже это минутная потребность… так вот, в подобные минуты я обычно говорю себе, что если и был грубоват в день нашей первой встречи, все дело в том, что мне бессознательно хотелось ее прогнать, помешав тем самым вступить со мной в официальные отношения, потому что, по известным вам этическим мотивам, это воспрепятствовало бы какой бы то ни было близости. Так что давайте начистоту: когда я отправился на поиски Лисандры, я искал не пациентку, я искал женщину, настаиваю на этом! – и никогда и ни в малейшей степени не чувствовал себя виновным в предательстве по отношению к моей профессии. Вот как было дело: безутешная, заплаканная Лисандра остановилась у двери моего кабинета, она увидела табличку с моим именем и профессией, проходя мимо; она не записывалась заранее, это не был настоящий сеанс, я не взял с нее денег, да, это не стало сеансом, зато стало самым ошеломляющим мгновением моей жизни… вы не верите, что два человека могут сразу узнать друг друга? странно, я-то думал, что верите.
Я старался представить себе, как выглядит Лисандра, когда танцует. Ее длинные гладкие темные волосы забраны в узел – смог бы я узнать ее со спины? Нет, я бы ее не узнал, я еще не освоился с ней настолько, чтобы узнавать со спины, и потому выжидал, чтобы одна из танцующих повернулась ко мне или чтобы передо мной мелькнул ее профиль, и тогда спрашивал: "Знаете ли вы Лисандру?", "Нет ли здесь Лисандры?", "Приходит ли сюда танцевать Лисандра?" Я мог бы не узнать ее и тогда, когда нашел: та молодая женщина, что сидела передо мной, втянув голову в плечи, тремя днями раньше, исчезла, передо мной двигалась совсем другая, с крепким, гордым, властным, легким в движениях, а главное – таким раскрепощенным телом, у нее была такая великолепная, прямо-таки балетная шея, недоверчивость и нерешительность растаяли бесследно, даже от горя не осталось и следа, танцуя, она выглядела такой уверенной в себе… и меня поразило исходившее от нее ощущение беспредельной свободы – куда только подевалась рабская влюбленная покорность, воплощением которой она явилась мне несколько дней назад? Сейчас она танцевала не для других, она танцевала только для себя, она была "душой танго", знаю, это звучит слащаво, но именно так я подумал о Лисандре, когда она оказалась передо мной.
– Что вы здесь делаете?
Лисандра ни разу не усомнилась в том, что заново нас "свел случай", и это казалось ей настолько значащим, что я и не пытался ее разубедить, наша встреча не показалась бы ей чудом, знай она, какое я проявил упорство, ее разыскивая. Вот такой была Лисандра, реальности она предпочитала сюрреалъностъ, и всякий раз, когда она восторженно изумлялась тому, что мы снова встретились, я не возражал. Она никогда не подвергала сомнению то, что дарил случай, случай ее вел и был ей порукой… все, кто в себе не уверен, цепляются за этот несчастный знак! Мы вместе поужинали, потом продолжали видеться, а потом решили больше не расставаться, и очень скоро, 8 декабря 1980 года, поженились. Я любил эту женщину, у меня и в мыслях не было, что кто-то способен причинить ей зло, она не была создана для грязи; для трагедии – возможно, только не для грязи… она была такой хрупкой, Лисандра, но я не думал, что мне придется говорить о ней в прошедшем времени…
Снова стучат в дверь. Ева Мария не отвечает. Дверь открывается. На пороге стоит Эстебан:
– Прости, если помешал, мама, ужинать будешь?
Ева Мария не оборачивается:
– Мне не хочется есть.
– Что ты делаешь?
– Ничего. Работаю.
– Ты теперь берешь работу на дом?
Ева Мария молчит. Эстебан все еще стоит в дверях.
– Ну ладно. Тогда я пошел ужинать?
– Да, иди ужинай.
Эстебан запускает руку в волосы, откидывает их сбоку, приглаживает сзади. Выходит. Закрывает за собой дверь. Ева Мария отпивает глоток вина.
…Когда я вернулся домой, дверь в квартиру была нараспашку, сквозило чудовищно, в гостиной очень громко играла музыка и царил такой беспорядок, какой бывает после драки, – кресла опрокинуты, лампа на полу. Тянуло холодом, я заметил распахнутое окно и сразу понял: что-то случилось. Лисандра такая мерзлячка, она даже в самую страшную жару всегда спала под одеялом, говорила, что не может уснуть, не ощущая тяжести ткани, да еще ей необходимо было прижаться ко мне, она не переносила прикосновения воздуха, дуновения воздуха, даже когда совсем не дуло. Закрыв окно, я стал повсюду ее искать, метался из кухни в спальню, из спальни в ванную и только потом, убедившись, что ее нигде нет, вернулся назад – и понял то, что так боялся понять. Я перешагнул через лужу воды с осколками разбитой вазы, тут же услышал пронзительный вопль с улицы и снова открыл окно, но выглянуть решился не сразу. Лисандра была там, внизу, распростертая на земле. Она лежала на спине, повернув голову в сторону, не видно было, дышит или нет. Над ней склонилась юная влюбленная пара, они держались за руки, я заорал, что ее нельзя трогать, нельзя сдвигать с места, и сбежал по лестнице, влюбленные попятились, разняли руки, они дотрагивались до нее? Лоб у Лисандры был ледяным, глаза открытые, припухшие, изо рта текла струйка крови, я не убивал ее, я никогда не смог бы ее убить, вы должны мне верить, Ева Мария.
Ева Мария съежилась на стуле, налила себе еще стакан вина. Витторио все ей рассказал. В мельчайших подробностях. Он и опомниться не успел, как приехала полиция, они очень быстро приехали, наверное, их вызвал кто-то из соседей, во всех окнах горел свет, он снова поднялся в квартиру вместе с полицейскими, они сказали, что ему надо ехать с ними в участок, а другие, оставшиеся внизу, тем временем оцепили место происшествия. Полицейские хотели взять у него показания, "надо поторопиться, нередко именно то, что расследование начато без промедления, позволяет найти убийц, мы надолго вас не задержим", он не сообразил потребовать адвоката, но разве может человек мгновенно переключиться с шока и ужаса на предельную бдительность, он, во всяком случае, на такое не способен, и потом, ему не в чем было себя упрекнуть, так что и в голову не могло прийти, что его ждет. В участке у него забрали документы и отвели в маленькую комнатку, чтобы допросить, а потом в другую комнатку, еще меньше той, "подождите здесь, сейчас оформят протокол, как только подпишете – вас отпустят, а пока выпейте чашечку кофе", он успел выпить три, он очень устал, свет в комнате был мучительно яркий и белый, стенные часы остановились, он не имел ни малейшего понятия, который час, у него страшно болела голова, ему казалось, что все это тянется очень долго, но с непривычки он ничего не соображал и потому не пытался думать, наконец они вернулись, теперь их стало больше, они хотели задать ему еще несколько вопросов. И вот тогда все обернулось совсем плохо.
– Доктор Пюиг, где вы провели вечер?
– В кино, и я вам об этом уже говорил.
– Один?
– Да, я и это уже сказал. Не понимаю, зачем устраивать еще один допрос?
– Доктор Пюиг, здесь вопросы задаем мы, здесь не ваш кабинет, это вы понимаете? Хорошо, значит, ваша жена не захотела пойти с вами в кино, а когда вы вернулись домой, она была мертва – верно?
– Верно, я увидел открытую дверь в квартиру и следы драки в гостиной, а окно…
– Да-да, это мы знаем, это вы нам уже рассказали.
– Я вам уже все рассказал.
– Нет, вы не сказали, понравился ли вам фильм.
– Понравился ли мне фильм? Вы что, издеваетесь надо мной? Только что убили мою жену – и вы хотите, чтобы я говорил о фильме?
– Не надо так это воспринимать, мы просто спросили, мы и сами любим ходить в кино. Ничего себе там телка в кассе сидит, а? Рот огромный, губы толстые, а мне, например, стоит увидеть негритянский рот на лице белой женщины, всякое сразу лезет в голову, ничего не могу с собой поделать, – вы, кажется, называете это "фантазмами"?
– Мне нет никакого дела до ваших фантазмов.
– И напрасно, потому что эти толстые губы для вас имеют большое, даже решающее значение. Они не только несомненно творят чудеса в койке – уж извините, не могу про это не думать, – они ведь еще шевелятся, когда разговаривают, эти толстые губы… так вот, этот огромный рот говорил про вас весьма неприятные вещи.
– И что же кассирша про меня сказала?
– Этот шевелящийся рот – лучшее, что было за весь вечер, одни рты красивы, когда говорят, другие – когда молчат, а с этим все проще простого, этот красив всегда, что бы ни делал.
– Так что же кассирша про меня сказала?
– Что она вас сегодня вечером не видела. И вот какая незадача – не она одна, билетерша тоже вас не видела, только у нее, знаете ли, рот совершенно никакой.
– Фотографии лет десять, не меньше, меня на ней едва можно узнать, и они не могут судить по этому клочку бумаги, просто смешно.
– Вы правы, было бы – как вы сказали? – ах да, было бы смешно, если бы мы ограничились этой паспортной фотографией, тем более что вы и в самом деле с тех пор несколько постарели, что есть, то есть, но не беспокойтесь, мы ведь тоже свое дело знаем, работаем на совесть… видите вон то зеркало? – так вот, у обеих дам было предостаточно времени, чтобы вас разглядеть, даже очень внимательно, и обе подтвердили, что сегодня вечером вас не видели. Ни та ни другая такого не помнят.