На самом деле в моих действиях не было расчета. Дело меня по-настоящему увлекло. Я не сомневался, что сумею докопаться до чего-то нового, найду улику, которую прошляпили мои предшественники. У меня копились кипы листов с протоколами опросов, груды фотографий, километры магнитофонной пленки с записями разговоров… Сумасшедшая работа. Тогда я и не подозревал, что своими руками сооружаю фундамент своего будущего невроза.
Потратив несколько недель на анализ материалов, я пришел к первому самостоятельному выводу. В то время собственная идея казалась мне гениальной.
Браслет!
Этот проклятый золотой браслет, подаренный Розе-Лизе дедушкой. Браслет, который должен был быть надет на ручку ребенка. Украшение, поколебавшее уверенность судьи Вебера, став той самой песчинкой, из-за которой застопорился отлаженный механизм правосудия. Роковое оружие, решившее дело в пользу Витралей и мэтра Легерна. Лично я не сомневался в том, что оружие это обоюдоострое. Тот факт, что на запястье девочки не было никакого браслета, вроде бы подтверждал, что это — Эмили Витраль. Но если из самолета выбросило Лизу-Розу, то нельзя было исключить, что при падении тонкая цепочка порвалась и соскользнула с детской руки. Следовательно, если на участке земли в окрестностях самолета обнаружится порванный браслет, это будет означать… Это перевернет все дело вверх тормашками. И послужит неопровержимым доказательством того, что после крушения самолета спаслась именно Лиза-Роза!
Я — человек упорный до маниакальности. Если я загораюсь какой-нибудь идеей, то не успокоюсь, пока не осуществлю задуманное, вы уж мне поверьте. Я знал, что полицейские прочесали частым гребнем территорию вокруг сгоревшего самолета, но решил, что должен обыскать ее еще раз. Вооружившись сковородой и металлоискателем, в конце августа 1981 года я отправился на Мон-Террибль, где провел семнадцать дней, сантиметр за сантиметром исследуя лесную почву. В ночь авиакатастрофы бушевала пурга. Значит, браслет мог упасть в снег, а потом, когда снег от жара огня растаял, провалиться в грязь. Полицейский с промокшими ногами и замерзшими пальцами, проводивший поиски, легко мог его просмотреть. Я не просмотрю.
Я ничего не нашел.
Избавлю вас от перечисления пивных крышек, жестянок, монет и прочего мусора, который я откопал. Хорошо еще, что мне удалось познакомиться с одним типом, отвечавшим за состояние природного парка Верхняя Юра на территории Мон-Террибль. Его звали Грегори Морэ. Красивый парень с суровым взглядом — чисто выбритый и загорелый чуть ли не до черноты, словно каждые выходные штурмовал Килиманджаро. Мы с ним подружились…
Я притащил с горы три полных мешка металлического хлама. Браслета в них не было.
Честно говоря, я не то чтобы расстроился. Как я вам уже говорил, я человек настырный, а отрицательного результата я не исключал с самого начала. Просто я исполнял приказ Матильды де Карвиль, велевшей мне «не упускать ни одного следа». «Вот и буду двигаться шаг за шагом, — сказал себе я. — Неспеша».
Моя уверенность в успехе опиралась на другое предположение.
Если в ночь трагедии с ручки ребенка действительно слетел золотой браслет, его мог кто-нибудь поднять — пожарный, полицейский, санитар. Поднять и сунуть себе в карман. Или, например, кто-нибудь из местных мог прийти порыться на пожарище после того, как разъехались спасатели. Браслет был сделан из массивного золота. Если верить счету, он стоил одиннадцать тысяч пятьсот шестьдесят франков. На нем стояло клеймо ювелирного магазина «Турнер», расположенного в Париже, на Вандомской площади. Так что вполне логично допустить, что человек, наткнувшийся на браслет, не удержался от искушения его присвоить. Всегда находятся мародеры, которые, как стервятники, слетаются на место катастрофы, чтобы поживиться. А в то время никто даже не догадывался, какое значение может приобрести эта проклятая безделушка…
Моя затея отличалась замечательной простотой: я решил опубликовать во всех местных газетах объявление.
На нем стояло клеймо ювелирного магазина «Турнер», расположенного в Париже, на Вандомской площади. Так что вполне логично допустить, что человек, наткнувшийся на браслет, не удержался от искушения его присвоить. Всегда находятся мародеры, которые, как стервятники, слетаются на место катастрофы, чтобы поживиться. А в то время никто даже не догадывался, какое значение может приобрести эта проклятая безделушка…
Моя затея отличалась замечательной простотой: я решил опубликовать во всех местных газетах объявление. Пообещать, что тот, кто принесет мне пресловутый браслет, получит вознаграждение в размере, значительно превосходящем стоимость украшения. Согласовав этот вопрос с Матильдой де Карвиль, я постепенно увеличивал сумму вознаграждения. Мы начали со скромных двадцати тысяч франков… Чтобы рыбка клюнула, следовало проявить терпение. Но я не волновался: время у меня было. Если случайный воришка присвоил браслет и хранит его у себя спрятанным на дальней полке, как Бильбо, похитивший у Горлума кольцо, то рано или поздно я об этом узнаю.
И я оказался прав. Хотя бы по этому пункту я не ошибся.
Следующим важным шагом в расследовании, совершенном мной в первые полгода, стало то, что впоследствии я назвал своими турецкими каникулами. В общей сложности я провел в Турции примерно два с половиной года. Большая часть этого срока пришлась на первые пять лет.
Меня сопровождал Назым Озан, сразу же согласившийся помогать мне в этом деле. В то время он подрабатывал на стройках, в основном вчерную. Его возраст, как и мой, приближался к пятидесяти; ему, как и мне, надоело изображать из себя крутого парня, за деньги рискуя жизнью в горячих точках планеты, наводненных всякими фанатичными камикадзе. Но главное, он встретил свою любовь. Он жил в Париже с симпатичной толстушкой-турчанкой по имени Аиля. Уж не знаю почему, но их было водой не разлить… Аиля принадлежала к числу женщин с властным характером. Ревнивая, как тигр, она ни на шаг не отпускала от себя Назыма, и каждый раз перед нашим отъездом в Турцию мне приходилось вести с ней многочасовые переговоры. В конце концов она меняла гнев на милость, но требовала, чтобы раз в день он непременно ей звонил. Мне кажется, Аиля так и не поняла, что за дело мы расследуем; мало того, по-моему, она нам не верила… Но ко мне она относилась хорошо и даже настояла, чтобы свидетелем на их свадьбе, состоявшейся в июне 1985 года, был именно я.
Несмотря на противодействие Аили, я почти всегда брал с собой в Турцию Назыма, служившего мне переводчиком. В Стамбуле я неизменно останавливался в отеле «Аскок», расположенном в бухте Золотой Рог, неподалеку от Галатского моста. Что касается Назыма, то он ночевал у родственников Аили, живших на окраине Стамбула, в квартале Эюп. Бедолага, куда ему было деваться! Мы с ним встречались за барной стойкой кафе «Дез Анж» на улице Айхана Ишика, прямо напротив гостиницы. Назым не отказывал себе в удовольствии опрокинуть рюмку-другую ракии и пытался приучить меня к наргиле.
Я ж вам говорю, турецкие каникулы.
Ха-ха! Признаюсь вам честно, я всегда немного цинично воспринимал всякие там народные традиции и обычаи — местный колорит, экзотику и прочее бла-бла-бла. Можете считать меня расистом, хотя это такой особенный расизм, не направленный ни против кого конкретно. Скорее уж это проявление скепсиса по отношению к роду человеческому как таковому, унаследованного от моего ремесла наемника, привыкшего чистить мировую помойку или, если угодно, служить приказчиком в пороховой лавке.
И недели не прошло, а меня уже выворачивало от всей этой туретчины. Беспрестанные завывания имамов с минаретов, базары на каждом углу, запах пряностей, безумные таксисты, вечные пробки, протянувшиеся до самого Босфора… Меня раздражало все. В конце концов единственным, на что я мог смотреть без отвращения, стали усы Назыма.
Ладно, подозреваю, что моя трехгрошовая антропология вам не интересна.