.
– Представляю, – откликнулась Маруся. Она ополаскивала под краном большую расписную супницу.
– Сейчас самое первое дело, – продолжала Агриппина, – ничего не уметь. Это очень модно. Вот если ты ничего не умеешь, значит, ты правильный человек!.. Считается, что за тебя всё должна уметь прислуга, что ли!.. Не знаю, – она пожала совершенными плечами, – бабушка всю жизнь с домработницами прожила, а всё умеет. Даже шапки шить! Она мне прошлой зимой просто чудную шапочку сварганила!.. Купила норку, голубую, красивую, и за один вечер изобразила шапку, знаешь, такую кругленькую, как в пятидесятых у Одри Хёпберн. Ты в курсе, кто такая Одри Хёпберн?
– Конечно, в курсе, – возмутилась Маруся, которую Гриша то и дело таскал в Кинотеатр повторного фильма в высотку на Котельнической.
– Вот и молодец, – похвалила Агриппина, оглядываясь, что бы ещё сунуть в посудомоечную машину.
…Если бы я была такой, как она, расстраивалась Маруся, деловой, хваткой, хозяйственной и при этом прелестной, папа был бы всегда доволен. Он же вечно недоволен, я его раздражаю. Ещё бы!.. Я медлительная, неловкая, фаршированный перец у меня то и дело пригорает. И ещё я копуша, собираюсь долго и часто опаздываю, в облаках витаю. Как же мне стать совершенством во всех отношениях, как эта самая профессорская внучка?..
Никак. Никак не стать.
Когда они с совершенством вернулись на террасу, профессор Астров рассказывал Грише о Басалаеве, и Маруся навострила уши. Гришка молодец, она-то уж было решила, что он давно позабыл, зачем они приехали на улицу Большую Коммунистическую, разве только затем, чтобы насос чинить!
Профессор был сдержаннее внучки, о том, что Басалаев «дрянь-человек», не упоминал, но всё равно выходило: Юрий Фёдорович – личность странная и неприятная. Зато академик Воскресенский – редкий умница и настоящий учёный.
– Альпинист, – словно стремясь добавить к нарисованной картине ярких красок, хвастливо говорил профессор про Воскресенского. – Лыжник неплохой!.. Это мы с Коганом его приохотили, доложу вам без ложной скромности. Мы в молодости отчаянные альпинисты были, и Мишку стали с собой брать, как только он в аспирантуру поступил. С тех пор и ходит в горы. Из всех нас, конечно, с Коганом никто не сравнится, но Миша мог бы и посоревноваться.
– Это тот самый Коган? – спрашивал Гриша. – Автор «Теории ламинарно-турбулентного перехода»?
– Ну, какой же ещё, Григорий? Он и есть!..
Марусе очень хотелось расспросить старика про «викторианский роман» и страдалицу Марго, которую уфолог Басалаев почти уморил, но она не знала, как подступиться.
– А они с Басалаевым дружили? Я не пойму что-то.
Старик сморщился, как будто вместо водки хватил уксусу.
– Ну, в институте дружили, а потом раздружились.
– Почему? Во взглядах на науку не сошлись?
– Во взглядах на девушку сошлись, – буркнул Астров. И продребезжал козлиным тенором: – «А если случится, что он влюблён, а я у него на пути, уйду с дороги, таков закон, третий должен уйти».
– Дед, не пой, от твоего пения цветы вянут и собака воет.
– Дед, не пой, от твоего пения цветы вянут и собака воет.
– Ничего не понял, – признался Гриша и взглянул на Марусю.
– Юрец и Мишаня оба были влюблены в Маргариту, – снова встряла Агриппина. – Она Мишаню отвергла и вышла замуж за Юрца, а теперь кусает локти.
– Всё знает, – прокомментировал внучкино выступление профессор. – Но любовный треугольник действительно возник, такой, понимаете ли, классический, и Миша должен был уступить. Он уступил, конечно, но… с Юрой они остались на ножах, мягко говоря.
Маруся заволновалась. «Викторианский роман» оказался отчасти «рыцарским» – за руку прекрасной дамы бились двое, уфолог и академик!..
– В каком смысле – на ножах? – осторожно уточнил Гриша.
Профессор махнул рукой.
– Не люблю эдаких разговоров, знаете ли, – сказал он. – Душещипательные темы мне не даются!.. Ну, Маргарита вышла за Юру. Миша пытался смириться, честно пытался, даже в Новосибирск на время уехал, в Академгородок, от греха, так сказать, подальше, но всё равно ведь вернулся! Вернулся, а у Маргариты с Юрой не заладилось как-то, и Миша очень переживал, очень! Да и до сих пор переживает. Впрочем, я человек посторонний, мне со стороны трудно судить.
– Дед, что там трудного?! – Агриппина помахала растопыренной пятернёй у себя перед носом. – Маргошка вот такая. Легкомысленная. Ну, была легкомысленной, так бабушка считает, а Юрец – красавец и жуир. Ну, был, был красавец и жуир!.. Песни на гитаре играл, стихи складывал, звёздное небо рассматривал. А Мишаня ску-учный, как пень.
– Граня, что такое?!
– Да это чистая правда!.. Бабушка говорит, он всегда таким был. Песен никаких не знает, стихов тоже не сочиняет. Только всё формулы пишет, а как напишет, сразу в горы лезет и там штурмует перевалы!.. Это он с возрастом… поживей стал, бабушка говорит, а раньше слова из него было не вытянуть. Вот Маргошка и ошиблась.
– Да вы-то откуда знаете с бабушкой твоей, ошиблась она или не ошиблась?! – взревел дед.
Агриппина подошла и чмокнула его в лысину.
– Дед, не выпучивай на меня глаза. Только ты сам знаешь, что это правда. Юрец за это лето на дачу к Маргошке ни разу не приехал, она так и сидит одна, а Мишаня про него вообще слышать не может! Говорит, что его ещё в институте нужно было в горы отвести и с Эльбруса сбросить. Или с Эвереста, что ли.
– Они где-то по соседству живут, да? – тихонько спросила Маруся.
– В третьем доме, вон в конце улицы, – и Агриппина показала, в какой стороне. – У них участок даже больше нашего, представляете?.. А Юрец, скотина, собирается всё у Маргошки отнять…
– Граня, – перебил её дед как-то так, что внучка моментально умолкла.
…Значит, соображала Маруся, у академика Воскресенского был совершенно определённый мотив. Не какие-то там скопления небесных тел! Он любил эту самую Маргошку, она вышла замуж за другого, а Воскресенский все эти годы надеялся избавиться от соперника. И… вот избавился в планетарии, так получается? Именно так! Да ещё стянул какое-то научное открытие! Впрочем, это тоже логично: если собираешься убить человека, чтобы присвоить его супругу, почему заодно не присвоить открытие? Какая разница, всё равно убивать!
Маруся ужаснулась своим мыслям, схватила со стола стакан и жадно глотнула квасу.