Последнее чаще. Если бы вы
мне сейчас заявили, что ночью в воскресенье вошли в ту комнату, обнаружили труп Йигера, позвали Переса помочь вытащить его из дома и спустить в
яму, это не было бы уликой. Полиция не имела бы достаточных оснований привлечь меня к ответу, если бы я не сообщил ей о вашем заявлении: я бы
только поклялся, что посчитал ваш разговор ложью.
Она уселась в кресле поглубже и произнесла:
– Воскресной ночью меня в той комнате не было.
– Не улика. Возможно, вы говорите неправду. Я только объясняю всю щекотливость нашего положения. Вы обещали заплатить мистеру Гудвину тысячу
долларов за то, чтобы он нашел вашу сигаретницу, сохранил ее для вас и возвратил позже по своему усмотрению. Мы не можем принять такое
предложение – оно обяжет нас утаить сигаретницу от полиции, даже если станет очевидным, что она может помочь установить преступника или его
задержать, а это слишком большой риск за тысячу долларов. Вы можете получить ее за пятьдесят тысяч – наличными или чеком с визой банка о
принятии к платежу. Вы согласны?
Мне кажется, он говорил серьезно. Мне кажется, он отдал бы ей сигаретницу за тридцать кусков, а то и за двадцать, если б у нее хватило глупости
заплатить. Он позволил мне отправиться на Восемьдесят вторую улицу с пятью сотнями в кармане по одной и только одной причине – посмотреть, не
унюхаю ли я возможности сорвать изрядный куш, и, если б она оказалась настолько глупой или испуганной, чтобы выложить за свою сигаретницу
двадцать кусков, не говоря уж о пятидесяти, он бы поставил на этом точку и предоставил полиции самой распутывать убийство. Что до риска, то он,
бывало, рисковал и покрупней. Обещал же он только вернуть сигаретницу, но не забыть о ней.
Она уставилась на него во все глаза.
– Вот уж не думала, – заявила она, – что Ниро Вульф окажется шантажистом.
– Толковый словарь, мадам, этого тоже не думает, – сказал он, развернув кресло лицом к столику, на котором отжили свой век три «Вебстера» , а
теперь лежал четвертый, совсем новый. Отыскав нужную страницу, он зачитал: – «Шантаж. Уплата денег в результате запугивания, а также
вымогательство денег под угрозой разглашения компрометирующих сведений, разоблачения или общественного осуждения». – Он повернул кресло на
место. – Не подходит. Я вам не угрожаю и вас не запугиваю.
– Но вы… – она посмотрела на меня, потом опять на него. – Откуда у меня пятьдесят тысяч долларов? С таким же успехом вы могли потребовать и
миллион. Что вы намерены сделать? Отдать ее полиции?
– Только если вынудят обстоятельства. Все будет зависеть от ваших ответов на мои вопросы. Были вы в этой комнате вечером или ночью в
воскресенье?
– Нет, – ответила она, подняв голову.
– Когда вы были там в последний раз? Сегодня не считается.
– Я не говорила, что там бывала.
– Отъявленная ложь. Ваше утреннее поведение. Предложение мистеру Гудвину. У вас имелись ключи. Когда?
Она закусила губу. Через пять секунд:
– Больше недели назад. В позапрошлую субботу. Тогда я и забыла сигаретницу. О господи! – Она протянула руку, и видно было, что она не играет: –
Мистер Вульф, это мне может стоить карьеры. С той ночи мы не встречались. Я не знаю, кто его убил и с какой целью, вообще ничего не знаю. Зачем
вам меня в это втягивать? Какая вам от этого польза?
– Утром, мадам, не я вас туда втянул. Я вас не спрашиваю, часто ли вы приходили в эту комнату, поскольку ваш ответ ничего не даст, но, когда вы
туда явились, видели ли вы там других?
– Нет.
– Ни разу за все время, что находились в обществе мистера Йигера?
– Нет. Ни разу.
– Но туда ходили другие женщины. Это не догадка, это установленный факт. Вы, разумеется, знали об этом: мистер Йигер не был склонен это
скрывать. Кто эти женщины?
– Не знаю.
– Но не отрицаете, что знали об их существовании?
Она было решила запираться, но он не спускал с нее глаз. Она проглотила «отрицаю» и сказала:
– Нет, я про них знала.
– Разумеется. Он хотел, чтобы знали. Способ, который он избрал для хранения домашних туфель и ночных одеяний, свидетельствует о том, что он
получал удовольствие не только от очередной посетительницы, но и от того, что та была осведомлена о существовании – мм – сослуживиц. Или
соперниц. Так что он о них, уж конечно, отнюдь не помалкивал? Уж конечно, он пускался в сравнения, восхищался одними, принижал других? И если не
называл имен, то должен был хотя бы давать пищу догадкам. Вот мой самый главный вопрос, миссис Дункан: кто они?
Я слышал, как Вульф задавал женщинам вопросы, после которых они трепетали, или бледнели, или орали на него, или разражались слезами, или
набрасывались с кулаками, но впервые при мне был задан вопрос, который заставил женщину покраснеть и не просто женщину, а искушенную бродвейскую
«звезду». Думаю, вся хитрость была в том, как по будничному он его задал. Я не покраснел, однако прочистил горло. Она же не только покраснела –
она опустила голову и закрыла глаза.
– Естественно, – заметил Вульф, – вы бы хотели, чтобы этот эпизод как можно скорее отошел в прошлое. Вам мог бы помочь чистосердечный рассказ –
хотя бы что нибудь о других.
– Не могу, – произнесла она, поднимая голову; краска стыда сошла у нее с лица. – Я ничего о них не знаю. Вы намерены оставить сигаретницу у
себя?
– Пока что – да.
– Я в ваших руках.
Она привстала, поняла, что у нее дрожат колени, и оперлась о ручку кресла.
– Какая же я дура, что пошла туда, какая законченная дура! Я бы могла сказать… я что угодно могла бы сказать. Могла бы сказать, что потеряла ее.
Какая я дура! – И, посмотрев мне в лицо, добавила: – Жаль, что тогда я не выцарапала вам глаза.
С этими словами она повернулась и направилась к выходу. Я поднялся, пошел следом, обогнал ее в прихожей и распахнул перед ней парадную дверь.
Она ступала не очень уверенно, и я проследил, чтобы она благополучно одолела семь ступенек и спустилась на тротуар, и только после этого закрыл
дверь и вернулся в кабинет.
Глава 6
Лет шесть тому назад, описывая очередное дело Вульфа – то самое, что не сулило ни гонорара, ни надежды на таковой, – я пошел на один фокус, от
которого чуть не рехнулся, еще не кончив писать. Мы тогда отправились в Черногорию, и почти все разговоры велись на языке, в котором я ни черта
не смыслю. Того, что потом я вытянул из Вульфа, мне хватило, чтобы привести беседы дословно на языке, но повторять эту ошибку не собираюсь,
поэтому передаю только суть разговора Вульфа с мистером и миссис Перес. В шесть часов он спустился из оранжереи в кабинет, где они его уже
ждали. Говорили на испанском. Может, он воспользовался возможностью пустить в ход один из шести языков, какими владеет; или подумал, что на
родном языке они будут с ним откровенней; или хотел меня позлить – не знаю, что его на это подвигло, скорее всего, все вместе. Когда они ушли,
он сообщил мне самое главное. Это не показания – всего лишь их слова. Они не знают, кто приходил в воскресенье вечером, мужчина или женщина, и
сколько людей приходило, и когда он, она или они ушли.