Что-то за все плавание пока не было ни одной трепки. Как бы вскоре не аукнулось…
– Тьфу-тьфу-тьфу на вас, Владимир Игоревич! – рассердился вопреки обычному добродушию штурман Иван Данилович. – Что вы дразните Нептуна!
Хотите накликать неприятности? – И он костяшкой пальца постучал по деревянной изнанке обеденного стола. Следом то же сделали и остальные. И
даже Гриша, скромно сидевший на самом уголке (он тоже знал морские обычаи).
Впрочем, страха Гриша не испытал. Очень уж обыкновенными и ровными были качание океана и брига (они стали уже частью Гришиной жизни).
Ласковой была синева. Добрым показался упругий, но ничуть не сердитый ветер, когда Гриша стал взбираться на марс. Веревочные ступеньки-
выбленки резали босые ступни, но это было терпимо, потому что недолго. А вот Митя рассказывал, что провинившихся матросов ставят на
выбленки босыми ногами на несколько часов. Нестерпимо, наверно. Впрочем, на „Артемиде“ такого не случалось. Гриша вообще не видел, чтобы
кого-то как-то наказывали. Разве что сиплый и волосатый боцман Дмитрич покажет какому-нибудь растяпе веснушчатый здоровенный кулак…
Гриша забрался, встал на теплую деревянную решетку, привычно прислонился затылком к основанию стеньги. От медного рыма, как всегда, пахло
начищенным самоваром. Гриша улыбнулся этому домашнему запаху… и вдруг заметил, что ветер ощутимо слабеет. Бриг потерял обычную упругую
силу, и теперь его качание стало неловким и каким-то растерянным.
Гриша с тревогой оглядел горизонт. Легкие белые облака были такими, как всегда. Но впереди и справа, у самого горизонта (Гриша увидел это
из-под обмякшей нижней шкаторины фор-марселя) заметным стало еще одно облачко – похожее на комок серой пакли…
Гриша не раз – и от матросов, и от Мити – слышал, каковы они, признаки неожиданных океанских шквалов. Сердце у него ёкнуло и упало в живот.
Он будто со стороны услыхал свой тонкий вопль:
– Справа по курсу, на весте, облако! Шквал!..
И сразу – топот на палубе, крики офицеров и боцмана:
– Куда вахтенные глядят… твою… Вашбродь, аврал?!
– Все паруса долой, кроме контр-бизани! Контр-бизань на все рифы!.. Право руль!.. – Это вахтенный офицер, лейтенант Стужин.
Матросы лезли по вантам, словно кто-то нанизывал горошины на нитки. Паруса стремительно подтягивались к реям, исчезали, словно таяли в
синеве. Ветер угас совсем, бриг тихо двигался по инерции. Он разворачивался свободным от кливера и стакселей бушпритом к темнеющему серому
облачку. Вернее, уже облаку…
– Все концы крепить намертво!.. Александр Гаврилович, двух человек в помощь рулевому!.. Григорий, марш в каюту! – крикнул появившийся на
юте командир. Крикнул и сразу забыл про Гришу.
Тот и не подумал прятаться в каюте. Он успел скатиться с фор-марса еще до того, как наверх кинулись матросы, и теперь стоял, вцепившись в
брусья кофель-нагельного ограждения фок-мачты. Уйти с палубы не давали нарастающий страх и… жутковатое любопытство.
„Господи, пронеси…“
Облако стремительно росло, оно занимало уже треть неба – кудлатое, клубящееся… живое и злобное. Из-под него рванул наконец ветер. Совсем не
тот, что недавно подгонял бриг, а встречный… Прежние, привычно бегущие с зюйд-оста волны с маху столкнулись с новыми, накатившимися от
веста. Громадными фонтанами взлетела, заслонив последнее солнце, вода, в небо улетели клочья пены.
Гребни перемахнули бак, захлестнули
людей. Ветер взревел, надавил, попытался оттянуть мокрого Гришу от мачты. Тот вцепился в точеные головки кофель-нагелей, на которые были
намотаны снасти.
Зарифленный грота-трисель, будто громадный флюгер, удерживал бриг носом к взбесившемуся ветру.
Летящий навстречу, перемешанный с пеной и мокрой солью воздух стал серым, вода – мутно-зеленой. Как все смогло перемениться, перемешаться
со свистом, ревом, громадно выросшими волнами и страхом! Бриг вздыбило и стало валить на левый борт.
Сквозь штормовой рев долетел опять голос командира:
– Все лишние в кубрик! Быстро! Чтобы не смыло к чертовой матери!..
Откуда-то возник рядом с Гришей гардемарин Митя. Тоже мокрый и очень злой.
– Ты не слышал, что велел командир? Марш в каюту! – И по скользким наклонным доскам палубы, между вельботом и пушками, поволок Гришу к
переборке юта. Грише не смог сопротивляться. Они своими телами открыли дверь, влетели в тесный коридорчик. Новый резкий крен швырнул Митю и
Гришу к их собственной каюте, и они ввалились в нее – на Митину, прибитую к поперечной переборке койку. Грянулись затылками. Вцепились в
стойки-пиллерсы. Митя посидел, дыша разинутым ртом, и грозно крикнул Грише:
– Сиди здесь! И держись крепко! – А сам метнулся к двери. Обратно в этот ад!
А ему, Грише, что? Сидеть одному в этом ужасе и одному идти ко дну? (В том, что это вот-вот случится, не было сомнения.) За смотревшим на
палубу оконцем свистела и металась мгла. Через стекла люка (его забыли задраить глухой крышкой!) перекатывалась водяная зелень… Гриша
дождался секундной остановки между размахами судна, спиной оттолкнулся от пиллерса и кинулся наружу…
Боже ж ты мой, что творилось на судне, в океане и на всем белом свете! Ревущая смесь упавших на палубу облаков, каскадов брызг, свистящего
воздуха, летящих в этом воздухе каких-то обрывков и обломков, соленой пены! И никакой опоры под ногами (Гриша отчаянно вцепился в дверной
косяк). Было непонятно, как люди могут удерживаться на встающей торчком палубе. А они – несколько отчаянных матросов – не только
удерживались. Они пытались _что-то_делать_! А в дверях переборки, отделяющей надстройку бака от палубы, стоял раскорячившийся боцман
Дмитрич, кричал непонятное и махал веснушчатым блестящим кулаком…
Беспорядочно и часто трезвонил корабельный колокол: матросы забыли подвязать рында-булинь…
Гриша не мог видеть юта – со штурвалом и с офицерами, которые наверняка находились на капитанском мостике. Ют был у него за спиной и
наверху. Но Гриша вдруг почувствовал, что там, несмотря на конец света, паники нет. Что матросы мертво вцепились в шпаги рулевого колеса, а
командир и лейтенанты, и мичман (и, наверно, Митя) думают не о погибели, а о спасении брига! Значит… для спасения надо было стать частью
этой надежды, этой уверенности. Гриша закусил губу и снова глянул перед собой. Три матроса, пригибаясь под хлесткими гребнями, крепили у
мачтовых кофель-планок ходовые концы такелажа (те рвались из рук). Но… они не видели другой опасности!
Накануне, по приказу лейтенанта Стужина, из-под палубы матросы вынесли наверх для просушки весла брига. Это – могучие лесины в четыре
сажени длиною, с толстенными валиками у рукоятей и похожими на гигантские перья лопастями. Их положили на орудийные стволы (четыре по
правому борту, четыре по левому), увязали меж собой кусками тросов, а концы тросов закрепили на запасных кофель-нагелях у фальшборта –
рядом с теми, на которые задавали отведенные от реев шкоты и брасы… Теперь от страшной качки, от метаний брига, один трос раздался, его
выхлестнуло из-под весел и мотало по воздуху.