Пена крыльями отлетала от
острых скул корабельного корпуса. Узкий треугольный парус изогнулся полумесяцем над передней, наклоненной над водою мачтой, которая (Гриша
помнил!) называется „бугшприт“…
В корабле было движение! Стремительность! Слияние с ветром! И не беда, что пар уже поредел и рисунок стал размытым (не поймешь даже,
сколько у корабля мачт). В этой размытости была лишь добавочная тайна, манящая недосказанность, зов пространства…
– Картина номер восемь. Парусное судно в Атлантическом океане… Ну, вот и все, дорогие мои. Остальное – завтра. Пора ужинать.
– Ну, ма-а-аменька!.. Ну, тётичка Полина! Еще чуть-чуть! Этот корабль!..
– Всё-всё-всё… Чувствуете, как пахнет пирогом с кухни?
Пахло и правда так, что засосало в желудке. К тому же долго спорить со взрослыми было не принято. Можно, конечно, слегка поканючить и
поупрямиться, но не сверх меры.
Платон Филиппович погасил лампочку волшебного фонаря, Арина внесла большую лампу.
– Гриша, там какой-то мальчик с санками позвонил у ворот, спрашивает тебя…
– А, это Грач! Я же говорил ему, пусть оставит у калитки!
– А он хочет что-то сказать тебе. Я впустила…
„Поломал небось“, – мелькнула сердитая мысль. Гриша выскочил в студеные сени, где горела в жестяном фонаре свечка. Холод цапнул его за
голые лодыжки.
Ефимка смотрел насупленно, однако без боязни. И санки, кажется, были целы.
– Ну, чего? Накатались? – неловко сказал Гриша.
– Ага…
– Агейку не забижал?
– С чего бы это забижать мал?го? Мы с ним лад?м… А я чего зашел-то! Агейка просил тебе отдать вот это. Вроде как подарок… – Ефимка Грач
выдернул из рукавицы ладонь, разжал пальцы. На вспотевшей ладошке Гриша увидел треугольный осколок, в котором отразилась свеча.
– Это чё?
– Стеклышко зеленое. Если днем глянешь в него вокруг, сразу будто не зима, а лето… Ну, для тебя это небось мусор, а для него целый клад. Он
тебе его и послал. Как спасибо за санки, значит… Ты не выбрасывай…
Гриша с непонятным смущением взял осколок. Глянул сквозь него на фонарь. Огонек свечи стал похожим на свежий березовый листик. И запахло,
будто не капустой из кадки, а молодой травою…
– И впрямь как лето, – неизвестно чего стесняясь, проговорил Гриша. – Зачем это я стану выбрасывать, скажешь тоже… В него ежели почаще
глядеть, то и впрямь тепло придет поскорее…
– Впрямь… – серьезно подтвердил Ефимка.
Гриша без прежней досады скользнул по нему глазами – от лохматой шапки до растоптанных пимов.
– А ты… это. Если хочешь, раздевайся, да айда к нам ужинать. Арина пирог сготовила с нельмой. И чаю с медом напьемся.
Гриша знал, что за столом Ефимку примут по-доброму. Не было еще случая, чтобы в доме у Максаровых косо смотрели на приведенного с улицы
гостя.
Грач ответил степенно:
– Благодарствую. Только домой надо сию минуту, а то ох как достанется, что поздно. Бабка уши надерет. У нее пальцы костяные, как у Бабки-
Яшки… Ну, бывай…
– Бывай… – сказал Гриша в спину Ефимке. А вернее – морозному облаку, что влетело в сени, когда Ефимка пропал за дверью…
Гриша снова поглядел через стеклышко на свечу.
Не было еще случая, чтобы в доме у Максаровых косо смотрели на приведенного с улицы
гостя.
Грач ответил степенно:
– Благодарствую. Только домой надо сию минуту, а то ох как достанется, что поздно. Бабка уши надерет. У нее пальцы костяные, как у Бабки-
Яшки… Ну, бывай…
– Бывай… – сказал Гриша в спину Ефимке. А вернее – морозному облаку, что влетело в сени, когда Ефимка пропал за дверью…
Гриша снова поглядел через стеклышко на свечу. „Листик…“ А рядом будто задышал еле слышно конопатый Агейка.
– Гриша, где ты там? – окликали его из комнат. – Простынешь ведь!..
…После ужина потянуло в сон. Оно и понятно – вон как намотались в логу среди снега, а после – сказочные картины да горячий чай с медом и
калачом…
Но девочкам казалось, что спать еще не пора. Кто же ложится, если нет даже девяти часов!
– Гриша, почитай книжку, – пристали Танюшка и Катенька.
– Сами разве не умеете?
– У тебя лучше получается, – приластилась Катенька.
– Да какую вам книжку, неуемные?
– А какую сам читаешь…
– Я про рыцаря Дона-Кишота читаю, вам неинтересно…
– А ты прочитай про Конька-Горбунка, – надоумила Оленька.
– Вы же про него тыщу раз слышали!
– Ну дак и чего такого, – сказала Танюшка. – Можно и две тыщи…
– Беда с вами…
Они пошли в большую комнату, где стояли кровати девочек. Расселись на широкой постели Аглаи, каждый сунул под себя подушку.
– Гриша, а книжка-то где? – напомнила Катенька.
– Ему зачем… – усмехнулась Оленька. – У него же память и-зу-ми-тельная…
И вправду, „Конька“ Гриша знал наизусть. Он прикрыл глаза и заговорил чуть монотонно и привычно:
За горами, за лесами,
За широкими морями,
Не на небе – на земле
Жил старик в одном селе.
У старинушки три сына:
Старший умный был детина…
Слова говорились сами собой, для сопящих рядом сестер, а для себя Гриша думал про другое. Про тот корабль, что совсем недавно видел он в
облаках пара – будто в настоящих облаках, клубящихся над океаном. Есть же на белом свете счастливые люди, которым довелось в жизни ходить
под парусами, видеть дальние моря и страны!..
Он, конечно, не знал в тот момент, что с ним случится такое же через недолгое время…
Командир „Артемиды“
1
Синева была и-зу-ми-тельная. Так сказала бы Оленька Максарова (Гришина ровесница). А старшая из сестер, Аглая, тут же отыскала бы в этой
синеве разные оттенки. Она любила рисовать и знала множество красок. Назвала бы „аквамарин“, „бирюзу“, „ультрамарин“, „индиго“… Все эти
краски сейчас переливались и смешивались в громадной синеве, которая к тому же казалась подсвеченной изнутри. Словно кто-то расположил под
толщей воды великанские серебряные зеркала. Они отбрасывали пробившие водную толщу лучи, и отражения их местами ложились на склоны волн
зеленоватыми пятнами.
Волны двигались слева и навстречу и ощутимо качали бриг, но с высоты марсовой площадки казались небольшими.