Тут он весь как задрожит, посерел прямо, А Том ему говорит:
- Да что с тобой? В чем дело?
Джим с трудом отвечает:
- Масса Том, ведь вы пошутили, правда? Ведь не бывает же такого на самом
деле?
- Нет, я не шучу, так оно и есть.
Джим снова затрясся и говорит:
- Тогда, значит, если на тот понедельник придется светопреставление, то в
Англии его вовсе не будет и мертвые не встанут из могил. Не надо нам туда
ехать, масса Том. Пожалуйста, поверните эту штуку обратно, я хочу быть
там, где...
В этот самый миг мы вдруг увидели такое, что сразу вскочили, забыв обо
всем на свете, да так и застыло, вытаращив глаза.
Том промолвил:
- Да ведь это... - тут у него даже дух захватило. - Провалиться мне на
этом месте! Да ведь это океан!
От таких слов у нас с Джимом тоже дух захватило. Стоим мы все как
окаменелые, но зато счастливые, потому что никто из нас ни разу не видал
океана и вовсе даже никогда не надеялся увидеть. А Том все приговаривает:
- Атлантический океан. Атлантика. Вот это здорово, нечего сказать! Это он,
и на него смотрим мы. Мы, а не кто-нибудь! Прямо не верится, до чего
здорово!
Потом мы увидели густую тучу черного дыма, а когда подлетели ближе, то
поняли, что это город. Ух, и городище же это был! С одного боку тесно в
ряд стояли корабли... "Уж не Нью-Йорк ли это", - подумали мы и принялись
судить да рядить, но не успели оглянуться, как город уже ушел из-под нас и
унесся назад, а мы очутились прямо над океаном, и штормовой ветер со
страшной силой помчал нас вперед. Тут мы сразу опомнились, скажу я вам!
Кинулись мы на корму, подняли крик и стали умолять профессора повернуть
обратно, высадить нас на землю и отпустить к родным, - ведь они так о нас
беспокоятся, а если с нами что-нибудь случится, то могут просто помереть с
горя; но он выхватил свой пистолет и погнал нас назад. Пришлось нам
воротиться на прежнее место. Знал бы кто, каково нам было!
От земли теперь осталась одна тоненькая полоска вроде
змейки-далеко-далеко, на самом краю воды, а под нами на сотни миллионов
миль простирался бесконечный океан, с бешеным ревом вздымая огромные валы.
Мелкие брызги рассыпались по гребням. Кое-где барахтались одинокие жалкие
кораблики. Они то накренялись с борта на борт, то тыкались вверх носом или
кормой. Вскоре и кораблей не стало, и теперь все небо и весь океан были
наши. Никогда не видывал я места просторнее и пустыннее.
ГЛАВА IV
БУРЯ
Кругом становилось все более мрачно и уныло. Над нами было огромное,
бездонное небо, внизу простирался совершенно пустой океан - одни волны и
больше ничего. Вокруг нас, там, где небо сходится с водой, было кольцо -
совершенно правильное круглое кольцо, и казалось, что мы застряли в самом
центре - тютелька в тютельку. Хотя мы и неслись с бешеной скоростью,
словно степной пожар, но все равно ни на дюйм не продвигались вперед и
никак не могли выбраться из этого самого центра. Нас просто мороз по коже
подирал - уж до того это было странно и непонятно.
Вокруг стояла такая тишина, что мы тоже стали говорить шепотом. Постепенно
нас до того жуть одолела, что и вовсе разговаривать расхотелось. Вот мы и
принялись "мыслить", как Джим выражается, и очень долго сидели молча.
Профессор все время лежал тихо. Когда поднялось солнце, он встал и
приложил к глазам какую-то трехугольную штуковину.
Профессор все время лежал тихо. Когда поднялось солнце, он встал и
приложил к глазам какую-то трехугольную штуковину. Том сказал, что это
секстант: профессор определяет им положение солнца, чтобы узнать, где
находится шар. Потом профессор начал что-то вычислять, заглянул в какую-то
книжку, ну а после опять за старое принялся. Много всякой чепухи он
наболтал и между прочим заявил, что будет держать скорость в сто миль до
завтрашнего вечера, покуда не опустится в Лондоне.
Мы ответили, что будем весьма признательны. Профессор глядел в другую
сторону, но, услыхав это, мгновенно обернулся и окинул нас таким страшным,
злобным и подозрительным взглядом, какого я еще в жизни не видывал, а
потом и говорит:
- Вы хотите меня покинуть? Не пытайтесь отрицать.
Мы не знали, что ответить, и потому молчали.
Профессор пошел на корму, сел, но видно было, что мысль о нашей измене
никак не выходит у него из головы. Он то и дело выкрикивал что-нибудь про
это и хотел заставить нас отвечать, но мы помалкивали.
Кругом было до того пустынно и уныло, что мне совсем невтерпеж сделалось,
но когда начало смеркаться, то стало еще хуже. Вдруг Том ткнул меня в бок
и прошептал:
- Смотри!
Глянул я на корму и вижу, что профессор тянет что-то из бутылки. Это мне
сильно не понравилось. Вскоре он хлебнул еще разок, еще, а потом принялся
петь. Тем временем наступила ночь, надвигалась гроза. Профессор все пел и
пел - каким-то диким голосом, а тут еще загремел гром, в снастях завыл и
застонал ветер, и совсем жутко стало. Было так темно, что мы уже не могли
видеть профессора. Нам очень хотелось, чтоб и голоса его не слышно было,
но все равно он до нас доносился. Потом он замолк, но не прошло и десяти
минут, как мы заподозрили неладное, и нам захотелось, чтоб он опять поднял
крик, - тогда бы мы хоть знали, где он сидит. Вдруг сверкнула молния, и мы
увидели, что профессор встает, но он был пьян и потому зашатался и упал. И
тут мы услышали в темноте крик:
- Они не хотят ехать в Англию! Отлично! Я возьму другой курс. Они хотят
меня покинуть - пусть покидают, и притом немедленно!
Я чуть не помер со страху, когда он это сказал. Тут он снова умолк и
молчал так долго, что я просто не мог больше выдержать, и мне стало
казаться, что молнии уж больше никогда не будет. Наконец все же блеснула
молния, и мы увидели, что профессор ползет на четвереньках в каких-нибудь
четырех футах от нас. Ох, посмотрели бы вы на его глаза! Он кинулся к Тому
и закричал: "Отправляйся за борт!", но тут снова стало ужасно темно, и я
не мог разглядеть, схватил он его или нет, а Том не произнес ни звука.
Снова наступило долгое, мучительное ожидание, потом опять сверкнула
молния, и тут я увидел, как голова Тома опускается куда-то под лодку и
исчезает. Он повис на веревочной лестнице, которая болталась в воздухе за
бортом. Профессор завопил и кинулся к нему, но тут опять наступила тьма.
- Бедный масса Том, пропал он совсем! - простонал Джим и бросился на
профессора, но того уж и след простыл.
Вдруг раздались дикие вопли, потом послышался еще один крик - потише, а за
ним другой - откуда-то издалека, снизу, так что его едва можно было
разобрать, и тут я услыхал, как Джим говорит:
- Бедный масса Том!
Наступила жуткая тишина, и наверняка можно было сосчитать до четырехсот
тысяч, покуда снова вспыхнула молния. Когда она вспыхнула, я увидел, что
Джим стоит на коленях. Руки он положил на ящик, голову опустил на руки, а
сам плачет. Не успел я взглянуть за борт, как уже снова стало темно, и я
даже обрадовался - мне и видеть-то ничего не хотелось.