"Как приятно, - размышляла Александра, - когда мужчины спокойно беседуют: нет этой агрессивности, не хватают друг друга за грудки, не следят с помощью микрофонов и звукозаписи". Она пугалась, когда, гуляя в лесу у бухты, находила где-нибудь на песке следы клешней или одно-два пера, оставшихся от смертельной схватки.
Эд Парсли принял Ван Хорна за банкира, проводящего политику существующей Системы, и все в нем противилось тому, что его собеседник явно торопится закончить разговор с надоедливым либералом-неудачником, беспомощным представителем несуществующего Бога. Эду хотелось бы представлять другую систему, столь же сильную и обширную. Будто для самоистязания, он носил сутану с воротом, в котором его шея казалась одновременно мальчишеской и жилистой; для священника его вероисповедания такой воротник был необычен, и он носил его как бы в знак протеста.
- Мне послышалось, - голос его звучал приглушенно, с вкрадчивой торжественностью, - что вы критикуете исполнение Джейн ее партии на виолончели?
- Только смычок, - сказал Ван Хорн неожиданно робко и застенчиво, челюсть его отвисла, и закапала слюна. - Я сказал, что все было замечательно, только смычок "фыркает". Господи, да здесь нужно смотреть во все глаза, чтобы не наступить кому-нибудь на любимую мозоль. Я тут рассказывал милой Александре, как нерасторопен мой подрядчик-сантехник, а оказалось, он ее лучший друг.
- Не лучший друг, а просто друг, - сочла нужным вмешаться Александра.
Этот человек, как она заметила даже в суматохе первой встречи, обладал даром бесцеремонно выводить женщину на чистую воду, вынуждая ее сказать больше, чем она собиралась. Вот он только что обидел Джейн, и она молча смотрит на него влажным взглядом побитой собаки.
- Бетховен был особенно великолепен, вы согласны? - Парсли все не отставал от Ван Хорна, чтобы вырвать у него какую-нибудь уступку, начало мирного договора, предлог для встречи в следующий раз.
- Бетховен, - великан говорил нудно и назидательно, - заложил собственную душу, чтобы написать эти последние квартеты, он был совершенно глухой. Все эти знаменитости девятнадцатого века запродали свои души дьяволу. Лист, Паганини. То, что они создали, выше человеческих возможностей.
- Я упражнялась до тех пор, пока не выступала на пальцах кровь - Джейн подала голос, глядя прямо в рот Ван Хорну, утиравшемуся в это время рукавом. - Все эти ужасные шестнадцатые ноты во втором анданте...
- Продолжайте ваши упражнения, малышка Джейн. Знаете, на пять шестых здесь главное - динамическая память. А когда помнят пальцы, сердце может петь. А до этого вы просто выполняете движения. Послушайте. Почему бы вам не приехать как-нибудь ко мне, и мы развлечемся, исполняя Людвига на фортепиано и виолончели? Эта соната ля бемоль просто прелесть, если не бояться легато. Или эта ми минор Брамса: fabuloso <потрясающая (фр.)>. Quel Schmaltz! <как (фр.) сало (нем.); здесь: в значении "как по маслу"> Думаю, мои пальцы еще помнят ее. - Он пошевелил пальцами перед их лицами. Руки Ван Хорна внушали какой-то страх своей белизной, пусть даже скрытой под волосами; казалось, на нем облегающие хирургические перчатки.
Эд Парсли, пытаясь загладить неловкость, повернулся к Александре с неприятным видом заговорщика. - Кажется, ваш друг знает, о чем говорит.
- Не смотрите так на меня. Я только что познакомилась с этим джентльменом, - сказала Александра.
- Он еще в детстве был вундеркиндом, - сообщила им Джейн Смарт, рассердившись и словно обороняясь. Ее аура, обычно розовато-лиловая, стала вздыматься светло-лиловыми полосами, предвещая такое возбуждение, при котором за аурой не виден человек.
Гостиная перед глазами Александры заколыхалась сливающимися друг с другом и пульсирующими аурами, вызывая тошноту, как от табачного дыма. У нее закружилась голова, она бешено сопротивлялась чарам, ей захотелось домой, к Коулу, к тихо шумящей печи для обжига, к ожидающей ее в джутовых мешках холодной влажной мягкой глине, привезенной из Ковентри. Она закрыла глаза и пожелала, чтобы вся эта цепь событий вокруг - пробуждение чувства, неприязнь, полная неуверенность в себе и зловещее стремление подавлять, исходившее не только от этого темноволосого мужчины, - вдруг распалась.
Несколько пожилых прихожан прокладывали себе путь сквозь толпу, чтобы им мог уделить внимание преподобный Парсли. И он обернулся, чтобы сказать им любезность. В пещерах перманентной завивки в седых волосах у женщин виднелись нежнейшего оттенка золотые и голубые пряди. Реймонд Нефф, раскрасневшийся и вспотевший - концерт удался! - подошел к ним, как триумфатор, молча выслушал их одновременные комплименты и шумно увлек за собой Джейн, свою любовницу и товарища по музыкальным битвам. Плечи и шея у нее блестели от пота после напряженного выступления. Александра это заметила и была растрогана. Что нашла Джейн в этом Реймонде Неффе? А что, собственно, нашла Сьюки в Эде Парсли? Оба мужчины, когда стояли близко, для Александры пахли обыкновенно - а у Джо Марине кожа имела какой-то нежный кисловатый запах, как молочный запах младенца, когда касаешься щекой твердой и теплой, покрытой пушком макушки. Вдруг она опять оказалась наедине с Ван Хорном и испугалась, что снова придется ощутить в груди неотвратимую тяжесть разговора с ним, но Сьюки, которая ничего не боялась и чувствовала себя в своей стихии, вся мерцающая под своей аурой, красновато-коричневая, пробралась через толпу и взяла интервью.
- Что привело вас на этот концерт, мистер Ван Хорн? - спросила она после того, как Александра неловко представила их друг другу.
- У меня не в порядке телевизор, - мрачно ответил он. Александра заметила, что он предпочитал обращаться к людям сам, но Сьюки нельзя было отказать, когда она задавала вопросы, - ее энергичное обезьянье личико сияло, как медная монета.
- Что привело вас в наши края? - был следующий вопрос.
- Решил, что пора выбираться из города Нью-Йорка, - ответил он. Слишком много грабежей, очень высокая арендная плата. Здесь она умеренная. Это пойдет в газету?
Сьюки облизнула губы и призналась:
- Может быть, я упомяну об этом в "Уорд", я веду там колонку "Глаза и уши Иствика".
- Бог мой, не делайте этого, - проговорил великан в мешковатом твидовом пиджаке. - Я приехал сюда, чтобы обо мне забыли.
- А чем вы были знамениты, можно спросить?
- Если бы я вам сказал, то это стало бы известно всем, не так ли?
- Может быть.
Александра диву давалась, глядя на свою отважную подругу. Аура Сьюки, как и ее блестящие волосы, была цвета светлой меди. Когда Ван Хорн уже собирался отойти, она спросила:
- Говорят, вы изобретатель?
- Дорогуша, даже если я весь вечер стану вам объяснять, вы все равно не поймете. В основном я имею дело с химическими препаратами.
- А вы все же попытайтесь, - настаивала Сьюки. - Посмотрим, может, я пойму.
- Поместите это в ваших "Глазах и ушах", и я, быть может, пошлю письмо на конкурс.
- Никто, кроме живущих в Иствике, не читает "Уорд", уверяю вас. Да и в Иствике никто ее не читает, разве только объявления и если упоминается чье-то имя.