Пока она не сделала того, что всерьез выведет меня из себя, заклеиваю ей рот лентой и произношу:
– Я же просил тебя заткнуться по-хорошему.
Теперь она молчит.
Возвращаюсь на место и выезжаю на трассу, сосредоточенно глядя перед собой. Под колесами шуршит гравий.
Через сотню миль она пытается объяснить мне, что хочет в туалет.
– Что?– поворачиваюсь к ней и берусь за пистолет.
Близится рассвет. Она ерзает на сиденье. В глазах немая мольба и нетерпение. Срываю липкую ленту, и она тихо стонет. Да, ей больно. Ей чертовски больно.
Отлично. Я научу ее молчать и слушаться, когда велю заткнуться.
– Мне нужно в туалет, – испуганно бормочет она.
Мы сворачиваем к стоянке для грузовиков где-то недалеко от О-Клэр. Над фермами на востоке поднимается солнечный диск. Вдоль дороги пасутся коровы голштинской породы. День будет солнечным, но все же чертовски холодно. Октябрь. Деревья меняются на глазах.
На стоянке я медлю, раздумывая. Машин почти нет, замечаю лишь старый проржавевший универсал с наклейками на политические темы и примотанным липкой лентой бампером. Все же сердце начинает биться сильнее. На всякий случай кладу пистолет в задний карман штанов. Не могу сказать, что не думал ни о чем подобном раньше, я просчитывал многие варианты. Но, если бы все пошло по плану, девчонка была бы сейчас у Далмара. Надо постараться забыть о том, что я сделал. Заранее я ничего такого не планировал. Если все получится, то первое, что нам понадобится, – это деньги. У меня есть с собой немного, но надолго их не хватит. Перед тем как уйти из квартиры, я вытащил все из ее кошелька. Кредитки отпадают. Достаю из бардачка нож.
– От меня ни на шаг. И не глупи. – Предупреждаю, что в туалет она зайдет только после того, как я все проверю. И разрешу. Перерезаю веревки. Запихиваю их в карман куртки.
Выходящая из машины девушка выглядит глупо в такую погоду. Рукава ее тонкой измятой блузки даже не прикрывают запястья. Она скрещивает руки на груди и дрожит от холода. Она идет опустив голову, не отрывая взгляд от гравия, и волосы падают ей на лицо. Замечаю синяки на ее руках и глупую китайскую татуировку с внутренней стороны.
Из всех служащих всего одна женщина и ни одного клиента. Все, как я и предполагал. Обнимаю рукой свою спутницу и притягиваю к себе, пусть думают, что мы любовники. Она ступает неуверенно, не попадая в такт моих шагов. Едва удерживаю ее, чтобы не упала, и многозначительно смотрю в глаза, призывая вести себя прилично. В скрепивших нас объятиях нет и намека на интимность, они выражают скорее силу и властность. Девушка все понимает, но не женщина за стойкой.
Захожу в туалет, проверяю, действительно ли там никого нет. Внимательно оглядываю стены, чтобы удостовериться, что девчонка не выпрыгнет в окно, когда я оставлю ее одну. Женщина за стойкой смотрит на меня с удивлением и подозрением. Объясняю ей, что моя подружка много выпила. Кажется, она мне верит.
Девчонка не выходит так долго, что я опять захожу внутрь. Она стоит перед зеркалом и плещет водой в лицо. Затем долго смотрит на свое отражение.
– Пошли, – не выдерживаю я.
Подхожу к стойке и беру несколько конвертов. Собираюсь за них заплатить, но женщина по ту сторону увлечена просмотром какого-то фильма семидесятых годов по телевизору с двенадцатидюймовым экраном. Оглядываюсь в поиске камер. К счастью, их нет.
Достаю из кармана пистолет и велю девчонке вытащить деньги из кассы.
Не знаю, кто из нас напуган больше. Она замирает и поднимает на меня испуганные глаза. Вот я уже стою, приставив пистолет к седым волосам женщины неопределенного возраста. Получается, девчонка свидетель. И соучастник. Она почти шепотом спрашивает, что я делаю. Потом опять и опять, уже громче.
– Что ты делаешь?! – кричит она.
Велю ей заткнуться.
Велю ей заткнуться.
Женщина молит сохранить ей жизнь.
– Прошу, не убивайте меня. Пожалуйста, отпустите.
Подталкиваю девчонку вперед. Она открывает кассу и начинает перекладывать купюры в пластиковый пакет с нарисованной на ней рожицей и надписью «Желаем приятного дня». Приказываю ей подойти к окну и проверить, не появился ли кто на улице. Она кивает покорно, как послушный ребенок.
– Нет, – произносит она, – никого, – и сквозь слезы спрашивает: – Что ты делаешь?
Ткнув женщину пистолетом, велю ей встать.
– Пожалуйста, пожалуйста, отпустите меня.
– Железки тоже давай, – говорю я. Их тут очень много. – Марки есть?
Ее руки проворно открывают ящик.
– Ничего не трогай, – предупреждаю я. – Просто скажи, есть марки? – Мне отлично известно, что в таких ящиках устанавливают тревожные кнопки.
Женщина всхлипывает:
– Они в ящике. Пожалуйста, не убивайте меня. – Рассказывает мне о внуках. У нее их двое: мальчик и девочка.
Я даже расслышал имя – Зельда. Что за имя такое – Зельда? Нахожу марки в ящике, кидаю их в пакет и передаю его девчонке:
– Возьми. Встань там и держи пакет.
Направляю на нее пистолет только для того, чтобы она поняла, что я говорю серьезно. Она вскрикивает так, будто я действительно собираюсь выстрелить.
Достаю из кармана веревку и привязываю женщину к стулу. На всякий случай выстреливаю в телефонный аппарат. Обе женщины визжат как сумасшедшие. Не желаю, чтобы сразу после нашего ухода она позвонила копам.
Рядом с входной дверью лежит стопка толстовок. Подхватываю одну и швыряю девчонке, чтобы надела. Надоело смотреть, как она трясется от холода. Она натягивает ее через голову, и я вижу самую отвратительную вещь из всех существующих в этом мире. На груди написано: «Л`Этуаль дю Норд». Что это значит, черт возьми?
Беру на всякий случай еще пару, двое штанов – похожих на кальсоны – и носки. Под конец прихватываю еще два несвежих пончика в дорогу.
Наконец мы уходим.
В машине я первым делом связываю девчонку. Она до сих пор плачет. Говорю, что у нее два пути: или она замолкает сама, или я ей помогу. Она косится на липкую ленту на панели и успокаивается. Теперь она знает, что я не люблю болтать попусту. Беру конверты и пишу адрес, кладу в каждый столько денег, сколько умещается, остальные распихиваю по карманам. На дороге нам вскоре попадается почтовый ящик, и я бросаю в него конверты. Девушка смотрит на меня с немым вопросом в глазах, но не решается спросить, что я делаю, а я ничего не объясняю.
Перехватив ее взгляд, вздыхаю.
– Ни о чем не беспокойся. – А про себя думаю: «Не твоего это ума дело».
Вариант, конечно, не самый лучший, но сейчас другого у меня нет.
Я уже привыкла, что у моего дома постоянно дежурят полицейские машины. В них днем и ночью находятся по два человека в форме, охраняющие Мию. Они сидят на передних сиденьях, пьют кофе и поедают бутерброды, купленные в супермаркете неподалеку. Смотрю на них из окна спальни, раздвинув рукой рейки жалюзи. Они кажутся мне школьниками, им точно меньше лет, чем моим собственным детям, а у них есть дубинки, пистолеты и бинокли, в которые они оглядывают дом и меня. Убеждаю себя, что они не видят, как каждый вечер в тусклом свете ночника я переодеваюсь во фланелевую пижаму, впрочем, я не очень в это верю.
Мия каждый день, не обращая внимания на холод, сидит на веранде и смотрит на сугробы снега, образовавшие ров вокруг дома. Она поднимает голову и рассматривает верхушки раскачивающихся на ветру дремлющих деревьев. Кажется, она не замечает ни полицейскую машину, ни четырех человек, не сводящих с нее глаз.