– Не помните, была она здесь в прошлый вторник в восемь?
Должно быть, сегодня мой счастливый день. Сара Рориг служит медсестрой в больнице, а в баре подрабатывает только по вторникам. Она целую неделю сюда не приходила, и лицо Мии до сих пор сохранилось в ее памяти, не перемешалось с другими клиентами. Сара совершенно уверена, что Мия была здесь в интересующее меня время. Она всегда приходит во вторник вечером. Иногда одна, иногда с мужчиной.
– Почему именно во вторник?
– Здесь проходит поэтический вечер. Мне кажется, причина в этом. Впрочем, не могу сказать, что она всегда внимательно слушала, чаще казалась погруженной в свои мысли.
– В свои мысли?
– Да. Знаете, в тот вечер она была какая-то рассеянная.
Прошу рассказать подробнее о том, как проходит «поэтический вечер». Сложно представить, что в наше время люди приходят вечером в бар послушать Шекспира и Йейтса. Оказалось, люди читают со сцены собственные произведения, что меня еще больше озадачило. Кому, черт возьми, это нужно? Похоже, я еще многого не знаю о Мии Деннет.
– На прошлой неделе она была одна?
– Нет.
– С кем?
Сара задумывается на минуту.
– Какой-то парень. Его я тоже раньше здесь видела.
– С Мией?
– Так зовут девушку? Мия?
Подтверждаю, что это так. Сара отмечает, что она
Сара говорит, что нет, что впервые видела их вместе. Обычно он сидит у стойки один. Она объясняет, что обратила на него внимание потому, что он очень интересный и загадочный мужчина, – записываю; это может помочь при составлении портрета.
Мия никогда не садилась за стойку, была иногда одна, иногда нет. В прошлый вторник они сидели вместе и вместе же ушли. Нет, она не знает имени мужчины, но может его описать: высокий, крепкий, растрепанные волосы, темные глаза. Она согласилась позже подъехать для составления фоторобота.
– Вы уверены, что они ушли вместе? – уточняю я. – Это крайне важно.
– Да.
– Вы видели, как они уходили?
– Да. Ну, не совсем. Я принесла счет, а когда вернулась, их уже не было.
– Как вам показалось, она уходила с ним по собственному желанию?
– Мне показалось, она мечтала поскорее уйти.
Я спрашиваю, пришли ли эти двое вместе, но этого Сара не знает, впрочем, она так не думает. Как он оказался за столиком Мии? Она не знает.
– Имени его вы тоже не знаете? – повторяю я свой вопрос и получаю отрицательный ответ. – А кто-то может знать, как его зовут?
Девушка считает, что вряд ли. Они с Мией расплатились наличными – оставили пятьдесят долларов на столе. Она до сих пор помнит, потому что за пять или шесть бокалов пива это вполне щедрая плата. Такие чаевые клиенты обычно не оставляют. Она еще хвасталась позже перед коллегами. Покинув бар, осматриваю ближайшие здания ресторана, Центра йоги и банка на предмет наличия камер, которые могли бы помочь мне выяснить, с кем была Мия Деннет в ночь ее исчезновения.
Она отказывается есть. Я предлагал четыре раза, и четыре раз она отставляла миску на пол. Можно подумать, я ее личный повар. Она лежит на кровати спиной к двери и даже не шевелится, когда я вхожу. Замечаю, что она дышит – значит, жива.
Замечаю, что она дышит – значит, жива. Но если будет продолжать голодать и дальше, точно помрет. Смешно получится.
Она выходит из спальни, похожая на зомби – волосы спутались так, что напоминают гнездо, – и прячет от меня лицо. Идет в ванную, затем возвращается в свою комнату. Я не обращаю на нее внимания; она не замечает меня. Велю ей оставить дверь открытой. Хочу быть уверенным, что она ничего с собой не сделает, но она только спит. Так было до сегодняшнего дня.
Я был во дворе, рубил дрова. Работал до изнеможения, едва дышал от усталости. Вошел в дом с одной мыслью: пить.
Она стоит посреди комнаты в одних трусиках и лифчике. Выглядит не лучше покойника: волосы растрепаны, на бедре синяк размером с гусиное яйцо, губа разбита, под глазом черный кровоподтек, руки расцарапаны ветками. Отекшие глаза налиты кровью. По белым как бумага щекам текут слезы. Она дрожит, все тело покрыто мурашками. Прихрамывая, она подходит ближе.
– Тебе это нужно? – спрашивает.
Я молча смотрю на нее. На волосы, лежащие на плечах цвета слоновой кости, руки, со светлой, словно у альбиноса, кожей, ключичные впадины и идеально плоский живот. Высоко вырезанные трусики подчеркивают длинные ноги. Лодыжка сильно опухла – должно быть, нога вывихнута. Слезы капают из ее глаз на пол к босым ногам. На ногти, покрытые кроваво-красным лаком. Что еще она может мне дать, кроме потрясения от вида ее красивого тела? Продолжая рыдать, она протягивает руку, пытаясь расстегнуть ремень.
– Ты этого хочешь? – спрашивает она и второй рукой пытается расстегнуть ширинку.
Не могу сказать, что мне хочется именно этого, но я позволил ей расстегнуть ремень и пуговицы. Ледяные руки касаются моей кожи, но дело не в этом. Не это заставляет меня остановить ее.
– Прекрати, – говорю я.
– Пожалуйста, – ноет она. Думает, что это поможет что-то изменить.
– Одевайся. – Закрываю глаза, чтобы не смотреть на нее. Она продолжает стоять рядом. – Даже не…
Она берет мою руку и заставляет прикоснуться к себе.
– Хватит. – Она мне не верит. – Хватит! – кричу я. Замолкаю, чтобы успокоиться, и продолжаю: – Прекрати уже. – Отталкиваю ее и приказываю немедленно одеться.
Выбегаю из дома и хватаю очередное бревно. Вскинув топор, начинаю работать с остервенением, забыв о жажде.
Уже середина ночи. Целую неделю я не могу заснуть. Мысли о Мии занимают все мое время и днем и ночью. Перед глазами возникают образы: Мии год, на ней оливкового цвета боди с топорщащейся юбкой, выразительные бедра покачиваются, когда она пытается ходить; ярко-розовый лак на любимых пальчиках трехлетней доченьки; истошный крик, когда ей прокалывают уши, и позже долгое любование красивыми сережками с опалами перед зеркалом в ванной.
В темноте стою у двери в кладовку, часы над плитой в кухне показывают 3:12. Я ищу ромашковый чай, понимая, что у нас просто нет столько пачек, чтобы я смогла заснуть. Перед глазами Мия совершает первое причастие, вижу отвращение на ее лице, когда она кончиком языка прикасается к облатке – символу Тела Христова; слышу ее смех, когда мы позже обсуждаем это в ее спальне, и она рассказывает мне, как тяжело ей было жевать и глотать, как чуть не подавилась вином.
Внезапно тяжесть осознания сваливается на меня, словно груда кирпичей: мой ребенок может умереть, и я начинаю рыдать прямо там же, в кладовке, опустившись на пол и прикрыв лицо рукавами пижамы. Я опять вижу годовалую Мию, ее беззубую улыбку. Опираясь пухлыми ручками о кофейный столик, она пытается сделать шаг навстречу моим протянутым рукам.
Моя дочь может быть мертва.
Я делаю все, чтобы помочь следствию, и все же слишком легкомысленно отношусь к тому, что Мии нет дома.