Запомни: если ты что‑то делаешь, то делай это хорошо. Твой работодатель в тебя поверил. Он поручил тебе ответственный участок работы, и ты не можешь его подвести.
Именно с этими, или похожими, словами тетушка проводила его на работу в «Грейнерс» в качестве мальчика на побегушках через день после того, как ему исполнилось четырнадцать лет. И он убирался лучше, чем кто‑либо другой, и заваривал чай лучше всех. Когда Артуру исполнился двадцать один год, он был назначен на свою нынешнюю должность: отвечал за то, чтобы крыша каждого клиента «Грейнерс» была покрыта лучше, чем у других, а плиточный пол был выложен лучше всех. И он за этим следил. Он и здесь был незаменим.
Уважаемый сэр, – печатал Артур, – с большим сожалением я узнал, что раковина «Роузбад де люкс» (артикул Е/4283, голубая пастель) была…
В этот момент в офис ворвался Барри Хопкинс, с набитым жвачкой ртом.
– Привет.
– Доброе утро, Барри. Немного запоздал, а? Ты знаешь, сколько сейчас времени?
– Около девяти тридцати, – ответил Барри.
– Понятно. Около девяти тридцати. Ты, наверное, самый вялый и равнодушный…
Артур хотел посоветовать мальчишке заняться работой и пролить все семь потов, но молодежь нынче пошла слишком искушенная. Поэтому он только приказал:
– Выплюнь изо рта эту гадость.
Барри не обратил на это никакого внимания. Вместо этого он выдул громадный пузырь бледно‑аквамаринового цвета и, усевшись около окна, бесцельно уставился на улицу.
– Через двор идет старина Грейнер, – лениво произнес мальчишка.
Артур встрепенулся. На его лице мгновенно появилось выражение заинтересованности, уверенности в себе и самодовольного низкопоклонства. Его пальцы запорхали по клавиатуре пишущей машинки.
Глава 4
Никакой мебели у Антони Джонсона не было. У него вообще не было ничего, кроме небольшого количества одежды и очень большого количества книг. Все это он привез в дом номер 142 по Тринити‑роуд в большом старом чемодане и матерчатом рюкзаке. Библиотека Антони состояла из книг по социологии, физиологии, словаря по психологии и учебника, который являлся библией для любого аспиранта, изучающего его курс: «“Психопат” Уильяма и Джоанны Маккорд». Если ему понадобится еще что‑то, то он может всегда получить это в Британском музее или в отличной библиотеке по криминалистике – как утверждали, лучшей в Лондоне, – расположенной в Колледже Рэдклиф на Кенборн‑вейл. В этой же библиотеке он напишет свою работу на тему «Некоторые аспекты психопатической личности», которая, как он надеялся, принесет ему титул доктора наук в Лондонском университете.
Часть этой работы, размышлял Антони, рассматривая комнату № 2, будет написана здесь. Возможно, даже в этом самом кресле у камина, сиденье которого все уделано катышками от женской твидовой юбки. И на этом трехногом столе, под лампой, свисающей с потолка и выглядящей как громадная игрушечная медуза. Антони очень хотел стать доктором философии [3] , и все вот это – та цена, которую ему придется заплатить за право именоваться Доктор Джонсон. Естественно, сам он не будет называть себя доктором. Ведь Хелен отметила, что в этой стране парадоксов интерна [4]называют доктором, а доктора философии – мистером. Она очень хорошо чувствовала весь юмор титула «доктор» и засыпала его эпиграммами и разговорами о Босуэлле [5] , пока до него наконец тоже не дошло. Но ведь в этом не было ничего нового. Иногда Антони казалось, что, несмотря на его оксфордский диплом, почетную грамоту от Министерства внутренних дел и опыт работы с бедными, больными и ущербными, до встречи с Хелен его способности к состраданию и пониманию спали.
Именно Хелен на многое открыла ему глаза.
Размышляя над этим, он обратил внимание на зеленоватое зеркало, все заляпанное пальцами, и внимательно изучил свое отражение в нем. Антони не был тщеславным человеком. Он очень редко задумывался над тем, как выглядит. То, что он был высок, хорошо сложен и имел правильные черты лица и густые светлые волосы, его мало волновало. Антони считал, что это просто свидетельства его физического здоровья. Однако в последнее время он стал задумываться. Его интересовало, что же такое было в Роджере, чего не было в нем. Ведь он был симпатичный, общительный – компанейский парень, ведь правда? – высокообразованный и в будущем мог претендовать на высокую зарплату. А Роджер был скучным, глупым собственником, которого хватало только на то, чтобы выигрывать соревнования по стрельбе. Однако Антони понимал, что дело совсем не в Роджере. Все дело было в Хелен, которая, несмотря на всю свою проницательность, никак не могла сделать свой выбор. Именно для того, чтобы дать ей возможность все обдумать и сделать наконец этот выбор, Антони и перебрался в эту дыру. Конечно, близость к библиотеке была большим преимуществом, но работу он с таким же успехом мог написать и в Бристоле. Антони придерживался теории, что разлука заставляет сердца биться чаще. Если бы он уехал к родителям в Йорк, то Хелен могла бы звонить ему каждый вечер. Здешний телефонный номер он ей не сообщит – он еще и сам его не знает, – а общаться с ней будет только раз в месяц, каждую последнюю среду, когда Роджер будет уезжать в свой стрелковый клуб. Писать письма Антони вообще не мог, так как они могли попасть в руки Роджера. Хелен сама будет писать ему раз в неделю. Разбирая книги, Джонсон подумал, что было бы, если бы он предоставил ей возможность организовать все самой. Ну что ж, он поставил ей предельный срок. К ноябрю она должна решить, останется ли в своей тюрьме или вместе с ним выйдет на свободу.
Антони распахнул окно – воздух в комнате был застоявшимся и спертым. Сразу под окном располагался узкий дворик. Свет на него падал от крохотного кусочка неба, обрамленного верхушками деревьев. Это пространство имело треугольную форму, ограниченную пересекающимися на высоте четырех ярдов кирпичными стенами. В одной из этих стен, украшенной проходящими прямо по ней толстыми трубами, которые, в свою очередь, были, как лианами, опутаны трубами потоньше, находилась дверь. Так как рядом с ней не было никакого окна, Антони решил, что эта дверь должна вести в подвал. Однако уже пять часов вечера. Наверное, пора уже посетить близлежащий магазин и купить себе какой‑то еды, которую ему теперь придется готовить вот на этой старой и, наверное, малоэффективной плите.
В холле стоял едва уловимый запах чеснока и гораздо более сильный запах старой, нестираной одежды. Скорее всего, это ванная комната – вот эта дверь между его дверью и дверью комнаты № 1, а другая дверь, с другой стороны старого столика, – туалет.
Размышляя о том, что за женщиной или девушкой окажется мисс Чан и будет ли она занимать ванную именно в тот момент, когда она будет нужна ему самому, Антони вышел на улицу Тринити‑роуд. Через Ориэл‑мьюз вышел на Баллиол‑стрит. Подумал, что топонимика лондонских улиц требует отдельного изучения. Ведь должен же быть кто‑то, кто знает, почему улицы в этой части города названы именами городов Девоншира, а улицы в Криклвуде – именами Гибридских островов. Были ли Барбара, Доринда и Лесли, в честь которых названы дороги к северу от Сити, когда‑то любовницами Барнсбэри? А на Уорлок‑роуд в Килбурн‑парк действительно ли жила колдунья? В той части Кенборн‑вейл, в которую судьба забросила Антони, какой‑то умник назвал убогие аллеи и террасы именами оксфордских колледжей. Наверняка никто не имел в виду ничего плохого. Член городского совета, или городской архитектор, или строитель чувствовали патриотический прилив, давая улицам названия Тринити‑роуд, Олл‑Соулз‑гроув, Магдален‑хилл, Бразенос‑авеню и Вадхэм‑стрит.