— Но ему оно показалось неэффективным, и он продал рецепт за восемь долларов. Хотя, по-моему, лучше средства не найти.
— «Джим-Бим», — с набитым ртом предложил Харри.
— Ну да, кроме «Джима». И «Джека», и «Джонни», и пары других парней. Хе-хе. Ну как?
— Лучше.
Джозеф поставил на стол две бутылки.
— Самое дешевое вино из Хантер-Велли, — сказал он. — Хе-хе. Пропустишь со мной стаканчик, бледнолицый?
— Спасибо большое, Джозеф, но красное вино — это не мое… А нет у тебя, скажем, виски?
— Что у меня, по-твоему, склад? — Джозефа, похоже, обидело то, что его щедрое предложение отвергли.
Харри с трудом сел. Он постарался восстановить в памяти пробел с того момента, как тыкал в «Рода Стюарта» пистолетом, и до того, как они буквально бросились друг другу на шею и по-братски разделили порцию ЛСД. Он так и не смог вспомнить причину такой искренней радости и взаимной симпатии — кроме, пожалуй, «Джим-Бима». Зато вспомнил, как ударил охранника в «Олбери».
— Харри Холе, ты напыщенный алкаш, — сказал он себе.
Они вышли из флигеля и сели на траву. Солнце слепило глаза, от вчерашней выпивки горело лицо, но в остальном могло быть и хуже. Дул легкий ветерок. Они расселись на травке и любовались ползущими по небу облаками.
— Хорошая погода, чтобы попрыгать, — заметил Джозеф.
— Прыгать я не собираюсь, — отозвался Харри. — Посижу спокойно или поброжу где-нибудь.
Джозеф сощурился на солнце.
— Я имел в виду — попрыгать с неба. С парашютом. Skydiving.
— Алкоголиком?
— К примеру.
— Хе-хе. Это две стороны одной медали.
— Да?
— Ты когда-нибудь был в воздухе один, Харри? Летал? Прыгал с большой высоты, чувствовал, как воздух держит тебя, обнимает и целует?
Джозеф уже выпил полбутылки вина, и его голос потеплел. Когда он рассказывал Харри о прелестях свободного полета, глаза у него блестели.
— Все чувства раскрываются. Тело вопит, что ты не умеешь летать: «У меня нет крыльев!» — старается оно перекричать свист ветра в ушах. Тело уверено, что ты умрешь, и бьет тревогу, обостряя все чувства: может, хоть одно из них найдет решение. Твой мозг превращается в мощнейший компьютер, он фиксирует все: кожа отмечает растущую температуру, уши — растущее давление, глаза воспринимают каждую деталь и малейшие оттенки пейзажа, который расстилается под тобой. Ты даже чувствуешь запах приближающейся земли. И если удастся приглушить страх смерти, Харри, то на какой-то миг ты становишься ангелом. За сорок секунд ты проживаешь целую жизнь.
— А если не сможешь заглушить страх?
— Не заглушить, а только приглушить. Он должен присутствовать, звучать чистым и ясным звуком. Отрезвлять. Ведь чувства обостряет не сам полет, а страх. Он приходит как удар, как бешеный импульс, едва ты выпрыгнешь из самолета. Это как инъекция. Потом, растворяясь в крови, страх делает тебя веселым и сильным. Если закроешь глаза, то увидишь, как он гипнотизирует тебя своим взглядом, будто красивая ядовитая змея.
— Тебя послушать — можно подумать, что это наркотик, Джозеф.
— Это и есть наркотик! — Джозеф активно жестикулировал. — Именно так. Ты хочешь, чтобы полет не кончался, и чем больше прыжков у тебя на счету, тем труднее дергать за кольцо. В конце концов начинаешь бояться передозировки: вдруг однажды ты не откроешь парашют? Тогда ты прекращаешь прыжки. И внезапно понимаешь, что у тебя уже возникла зависимость. Желание продолжать гложет и изводит тебя. Жизнь кажется серой и бессмысленной. И вот ты уже сидишь в стареньком самолете «Сессна», который целую вечность поднимается на 10 000 футов и съедает все сэкономленные деньги.
Джозеф втянул воздух носом и закрыл глаза.
— Короче, Харри, это две стороны одной медали. Жизнь — дрянь, но выбора нет. Хе-хе.
Он приподнялся на локте и отхлебнул вина.
— Я птица, которая больше не может летать. Знаешь, кто такой эму, а, Харри?
— Австралийский страус.
— Молодец.
Закрывая глаза, Харри слышал голос Эндрю. Конечно, это Эндрю валялся рядом на траве и трепался о том, что важно и неважно.
— Слыхал историю про то, почему эму не умеет летать?
Харри покачал головой.
— Тогда слушай. В стародавние времена у эму были крылья и он умел летать. Он со своей женой жил на морском берегу, а их дочь вышла замуж за Ябиру, аиста. Однажды Ябиру с супругой принесли домой большой улов, съели почти все и в спешке совсем забыли оставить, по обычаю, лучшие куски старикам Эму. Когда дочь принесла папе Эму остатки рыбы, тот в гневе ответил: «Разве я, когда возвращался с охоты, не отдавал тебе лучшие куски?» Он взял свою дубинку и копье и полетел проучить Ябиру.
Ябиру без боя не сдавался. Большой веткой он выбил у Эму дубинку. Потом двумя ударами поломал тестю крылья. Поднявшись, Эму кинул в зятя копье. Оно пробило ему спину и вышло изо рта. От жуткой боли аист улетел на болота, где, как выяснилось позже, копье здорово пригодилось ему при ловле рыбы. А Эму убежал в сухую пустыню, где бегает и сейчас, пытаясь подняться в воздух на обломках крыльев.
Джозеф допил последние капли, печально посмотрел на пустую бутылку, заткнул ее пробкой и открыл вторую.
— Эта история про тебя, Джозеф?
— Ну… — Он забулькал бутылкой. — Я восемь лет проработал инструктором в Сессноке. Мы были хорошей командой, самой лучшей. Никто не стремился разжиться: ни мы, ни владельцы клуба. Работали на чистом энтузиазме. На заработанные деньги прыгали сами. Я был хорошим инструктором. Говорили, что лучшим. Но я ушел оттуда после одного несчастного случая. Утверждали, что во время прыжка с курсантом я был пьян. Я, мол, испортил прыжок!
— А что произошло?
— В смысле? Тебе рассказать в подробностях?
— Ты куда-то торопишься?
— Хе-хе. Ладно, я расскажу. — Бутылка сверкнула на солнце. — Дело было так. Жуткое стечение обстоятельств. Во-первых, погода. Когда мы поднялись, небо было затянуто облаками на высоте восемь тысяч футов. Такая облачность — не проблема, все равно парашют раскрывают не раньше, чем на высоте четырех тысяч. Главное, чтобы, когда раскроется парашют, курсант видел землю, сигналы, которые ему подают, чтобы его не унесло ветром куда-нибудь в Ньюкасл. Чтобы знал, куда и как приземляться, понимаешь? Конечно, когда мы поднялись, облака были, но казалось, они еще далеко. Вся беда в том, что у нас была старенькая «Сессна», которая держалась на изоленте, наших молитвах и честном слове. На десять тысяч футов, откуда прыгать, мы забирались минут двадцать. Но когда мы уже взлетели, поднялся ветер и сбил облака в тучи. А мы этого не видели. Понимаешь?
— А с земли по радиосвязи вам не могли сказать, что облака слишком низко?
— По радиосвязи? Да, хе-хе. Но прямо перед заданной высотой пилот врубал на всю громкость «Роллинг Стоунз», чтобы подбодрить испуганных курсантов.