Эти слова приветствовались в целом одобрительными восклицаниями, однако омраченными единичным свистом.
Синтия сидела, уставившись вперед и поджав губы.
— Мистера Дункана недавно можно было увидеть в «Кодексе войны». Так, без дальнейших проволочек мы приветствуем в Бишоп-Лейси двух великих светил экрана, мисс Филлис Уиверн при талантливой поддержке мистера Десмонда Дункана во всемирно известной интерпретации эпизода из «Ромео и Джульетты» Уильяма Шекспира.
Занавеса, чтобы его поднять, не было, но вместо него погасили огни, и несколько секунд мы сидели во мраке.
Затем черноту пронзил прожектор, высветив маленькую рощицу лимонных деревьев в горшках. Надпись на афише, закрепленной на деревянном треножнике, сказала нам, что это фруктовый сад Капулетти.
Я обернулась достаточно далеко, чтобы увидеть, что яркий белый луч света исходит с верхушки лесов над дверью и что фигура, склонившаяся над одной из выступающих ламп, — Гил Кроуфорд.
Ромео в обличье Десмонда Дункана прогулочным шагом вошел в рощицу под редкие аплодисменты. Он был одет в желто-коричневые лосины, поверх которых имелись экстравагантные красные бархатные шорты, напоминавшие скорее надутые плавки. Еще на нем была белая рубашка на сельский манер, с нарядными рюшами и кружевами у шеи и на рукавах, и кричащая плоская шляпа, украшенная длинным фазаньим пером.
Он простер руки к аудитории и изобразил серию изысканных поклонов, перед тем как произнести первое слово.
Давай же! — подумала я. Начинай.
Над шрамом шутит тот, кто не был ранен.
Он снова умолк, глядя вверх, устремив глаза на балкон Джульетты, остающийся за пределами света прожектора, в полнейшей темноте.
— Подсветка! — громко скомандовал голос Филлис Уиверн откуда-то сверху над головой Ромео.
Время остановилось. Казалось, оно тянется и тянется.
Встань, солнце ясное, убей луну…
— снова начал Десмонд Дункан, все еще не вполне Ромео.
Можно было услышать, как упадет булавка.
— Подсветка, черт возьми! — резко проговорил голос прекрасной Джульетты из темноты, и позади меня послышался жуткий грохот, как будто какой-то металлический предмет упал с лесов на плитки вестибюля.
…Луну —
Завистницу…
— старался Десмонд Дункан.
…она и без того
Совсем больна, бледна от огорченья…
Раздался неожиданный шорох шелков, когда Филлис Уиверн прошелестела вниз по ступенькам лестницы — сначала в периметре луча Ромео появились ее ноги, следом платье.
Ее костюм был совершенно великолепен: желтовато-коричневое творение широкое у низа, чертовски обтягивающее на талии и с шокирующе низким декольте. Драгоценные камни, обрамляющие воротник и рукава, ярко засверкали, когда она оказалась в свете прожектора Ромео, и публика завороженно вздохнула при виде столь неожиданно материализовавшегося непривычного великолепия.
В косу были вплетены цветы — живые цветы, судя по виду, и я прикусила губу от восхищения. Какая она молодая и прекрасная — женщина вне времени!
Настоящая Джульетта, если таковая когда-нибудь существовала, плевалась бы от зависти.
Она спускалась ниже и ниже и наконец оказалась на полу вестибюля, ее остроносые шлепанцы угрожающе шуршали по плитке, словно пара змей.
Драгоценные камни, обрамляющие воротник и рукава, ярко засверкали, когда она оказалась в свете прожектора Ромео, и публика завороженно вздохнула при виде столь неожиданно материализовавшегося непривычного великолепия.
В косу были вплетены цветы — живые цветы, судя по виду, и я прикусила губу от восхищения. Какая она молодая и прекрасная — женщина вне времени!
Настоящая Джульетта, если таковая когда-нибудь существовала, плевалась бы от зависти.
Она спускалась ниже и ниже и наконец оказалась на полу вестибюля, ее остроносые шлепанцы угрожающе шуршали по плитке, словно пара змей.
Нед Кроппер съежился, когда она, задев его краем платья, прошла мимо, по направлению к входной двери.
Она уходит! Подумала я. Она идет наружу!
Я повернулась на стуле, заставляя себя сидеть, когда Филлис Уиверн, дойдя до лесов, ухватилась за лестницу, поставила обутую в нежную туфельку ногу на первую перекладину и начала карабкаться наверх.
Выше и выше она поднималась, ее елизаветинское платье даже в темноте отбрасывало вспышки света, словно комета, взлетающая в небеса.
На верхушке она ступила на дощатый пол и подошла к месту, где стоял Гил Кроуфорд, наблюдающий за ее приближением с открытым ртом.
Одной рукой держась за перекладину, Филлис Уиверн улучила момент и влепила Гилу Кроуфорду сильную пощечину.
Резкий звук удара отразился эхом по вестибюлю, не желая утихать.
Рука Гила взлетела к щеке, и даже почти в полной темноте я увидела, как блестят белки его испуганных глаз.
Она подобрала подол платья и сманеврировала обратно к лестнице, по которой умудрилась спуститься с поразительной грациозностью.
Не глядя ни направо, ни налево, Филлис Уиверн прошествовала — для этого нет другого слова: она выглядела, будто идет в торжественной обстановке по центральному проходу Вестминстерского аббатства — она прошествовала по вестибюлю к подножию западной лестницы, поднялась на пролет, продолжая придерживать юбку рукой, и встала в позу у ограды импровизированного балкона спальни.
После пронзительной паузы со слышным клацаньем включился второй прожектор, поймав ее в луч света, будто экзотического мотылька.
Она прижала ладони к груди, трепетно вздохнула и произнесла первую строку:
— О, горе мне!
Она сказала что-то,
— произнес Ромео.
— О, говори, мой светозарный ангел! —
продолжил он довольно нерешительно.
Ты надо мной сияешь в мраке ночи,
Как легкокрылый посланец небес
Пред изумленными глазами смертных,
Глядящих, головы закинув ввысь…
Я не могла не думать о глазах Гила Кроуфорда.
— Ромео! —
ворковала она.
Ромео, о зачем же ты Ромео!
И так далее. Остальное представление было в том же сопливо-балконном духе — куча старого гноя, правда, — и я поймала себя на том, что жалею, что они не выбрали более волнующую сцену из пьесы, например, одну из тех, что касается токсикологии, — единственную воистину достойную часть «Ромео и Джульетты».
Нас заставили слушать эту пьесу целиком во время одного из принудительных отцовских радиовечеров по четвергам, во время которого я пришла к выводу, что, хотя Шекспир хорошо управлялся со словами, он ни капли не смыслил в ядах.
Разница между ядами и снотворными, видимо, ускользнула от него, и он совершенно запутался, когда дело дошло до растительных и минеральных отравляющих веществ, воздействующих на головной и спинной мозг.
Несмотря на все эти многословные фокусы-покусы с собиранием трав при лунном свете, симптомы Джульетты не указывают на использование чего-то особенно загадочного — старая добрая синильная кислота, добавленная в питьевую воду.